Это не удивило Якова, он давно уже видел, что рыженький Митя становится всё более противным человеком, но Яков был удивлён и даже несколько гордился тем, что он первый подметил ненадёжность рыженького. А теперь даже мать, ещё недавно любившая Митю, как она любила петухов, ворчала:

– Что уж это, какой он стал несогласный, будто жидёнок! Вот, корми их...

Митя кричал:

– Всё - превосходно! Жизнь - красавица, умница! Но басни о возможности мирного сожительства волков с баранами, - это надо забыть, Татьяна Петровна! С этим - опоздали!

Мирон озлобленно и сухо спросил его:

– А что вы скажете завтра?

– Что жизнь подскажет! Да! Ну-с, дальше?

Жена и Мирон ходили около Мити так осторожно, точно он был выпачкан сажей. А через несколько дней Митя переехал в город, захватив с собою имущество своё: три больших связки книг и корзину с бельём.

Всюду Яков наблюдал бестолковую, пожарную суету, все люди дымились дымом явной глупости, и ничто не обещало близкого конца этим сумасшедшим дням.

– Ну, - сказал он Полине, - я решил: едем! Сначала - в Москву, а там подумаем...

– Наконец-то!
– обрадовалась женщина, обнимая, целуя его.

Июльский вечер, наполнив сад красноватым сумраком, дышал в окна тяжким запахом земли, размоченной дождём, нагретой солнцем. Было хорошо, но грустно.

Сняв со своей шеи горячие, влажные руки Полины, Яков задумчиво сказал:

– Прикрой грудь... Вообще - оденься! Надо - серьёзно.

Она соскочила на пол с колен его, в два прыжка подбежала к постели, окуталась халатом и деловито села рядом с ним.

– Видишь ли, - заговорил Яков, растирая ладонью бороду по щеке так, что волоса скрипели.
– Надо подумать, поискать такое место, государство, где спокойно. Где ничего не надо понимать и думать о чужих делах не надо. Вот!

– Конечно, - сказала Полина.

– Всё надо делать осторожно. Мирон говорит: поезда набиты беглыми солдатами. Надо прибедниться...

– Только ты возьми с собой побольше денег.

– Ну да, разумеется. Я уеду так, чтоб мои не знали - куда. Я будто в Воргород поеду, - понимаешь?

– А - зачем скрывать?
– удивлённо и недоверчиво спросила Полина.

Он не знал - зачем; эта мысль только что явилась у него, но он чувствовал, что это - хорошая мысль.

– Ну, знаешь - отец, Мирон, расспросы... Это всё - не нужно. Деньги в Москве, денег я могу достать много, хороших...

– Только - скорее!
– просила Полина.
– Ты видишь: жить - нельзя. Всё дорого, и ничего нет. И, наверное, будут грабить, потому что - как жить?

Оглянувшись на дверь, она шептала:

– Вот кухарка была добрая, а теперь стала дерзкая и всегда точно пьяная. Она может зарезать меня во сне, почему же не зарезать, если всё так спуталось? Вчера слышу - перешёптывается с кем-то. Боже мой!
– думаю, вот! Но приотворила тихонько дверь, а она стоит на коленках и - рычит! Ужас!

– Подожди, - остановил Яков быстрый поток её тревожного шёпота. Сначала уеду я...

– Нет, - громко сказала она, ударив кулачком своим по колену. Сначала - я! Ты дашь мне денег и...

– Что ж ты - не веришь мне?
– обиженно и сердито спросил мужчина и получил твёрдо сказанный ответ:

– Не верю. Я - честная, я говорю прямо: нет! Разве можно теперь верить, когда все и царю изменили и всему изменяют? Ты - кому веришь?

Она говорила убедительно, и ещё более убедительно говорила грудь её из складок распахнувшегося халата. Яков Артамонов уступил ей; решили, что она завтра же начнёт собираться, поедет в Воргород и там подождёт его.

На другой же день Яков стал жаловаться на боли в желудке, в голове, это было весьма правдоподобно; за последние месяцы он сильно похудел, стал вялым, рассеянным, радужные глаза его потускнели. И через восемь дней он ехал по дороге от города на станцию; тихо ехал по краю избитого шоссе с вывороченным булыжником, торчавшим среди глубоких выбоин, в них засохла грязь, вздутая горбом, исчерченная трещинами. Сзади его оставалась такая же разбитая, развороченная жизнь, а впереди из мягкой ямы в центре дымных туч белесым пятном просвечивало мёртвенькое солнце.

Через месяц Мирон Артамонов, приехав из Москвы, сказал Татьяне, наклонив голову, разглядывая ладонь свою:

– Должен сообщить тебе нечто печальное: в Москве ко мне явилась эта пошлая девица, с которой жил Яков, и сказала, что какие-то люди - гм, какие теперь люди?
– избили его и выбросили из вагона...

– Нет!
– крикнула Татьяна, попробовав встать со стула.

– На ходу поезда. Через двое суток он скончался и похоронен ею на сельском кладбище около станции Петушки.

Татьяна молча прижала платок к своим глазам, её острые плечи задрожали, чёрное платье как-то потекло с них, как будто эта женщина, тощая, с длинной шеей, стала таять.