Шрифт:
И целовал без конца, гладил, сжимал тонкие пальчики, переплетая их со своими, и скользил в обжигающей влажности, сходя с ума буквально.
И в этом блаженном сумасшествии ощущал, как Веснушка гладила его по исцарапанным плечам, как шептала в ответ какие-то тихие признания. Как целовала. Сладко-сладко. Шею, плечи, губы.
И умирал одновременно от нежности и желания взять еще больше, еще сильнее, еще, еще, еще…
Черный смог немного приподняться, чтоб закинуть белую ногу повыше на талию себе, обхватил гладкое бедро ладонью. И выдохнул:
– Ты теперь моя , Лен. Понимаешь? Моя. Совсем.
– Да… Да…
Из ее глаз бежали дорожки слез и терялись в волосах на висках. Но выражение боли уже давно сменилось на возбуждение, и это, а еще то, что она наконец-то сказала «да», вынесло Черного за грань.
И накрыло кайфом такой силы, что, если б знал раньше, что так может быть, не стал бы ждать столько лет, а рванул за Веснушкой в Германию еще пару лет назад.
С рычанием делая последние финальные рывки, прижимаясь к Лене всем телом так, что она и вздохнуть была не в состоянии, Черный зажмурился от яркой, охренительно теплой волны, прошившей все тело. И подарившей острое удовольствие.
И первой мыслью, после того, как сумел , наконец, полноценно вздохнуть и повалиться на спину, блаженно утягивая на себя тяжело дышащую Веснушку, было, что нормально у него так первый раз прошел. Если теперь постоянно так будет, есть дикая опасность привыкания.
Веснушка поерзала, умащиваясь на нем, доверчиво уткнулась ему в шею, поцеловала мягкими нежными губами…
И Черный понял, что никакой опасностью привыкания тут и не пахнет. Уже.
Потому что опасность – это когда еще не произошло.
А у него все.
Произошло.
Увеличение количества властных мужчин в моей жизни.
Вот как иногда бывает: живешь себе, думаешь, что много чего понимаешь, много чего знаешь.
Планируешь что-то, и будущее видится ясным и понятным.
А потом – раз! И все. Все твои планы, все твои намерения… Да и сама ты – словно находишься по другую сторону реальности.
И со стороны смотришь на свою прежнюю жизнь.
В том зазеркальном недавнем прошлом жила девочка, которая очень сильно хотела, чтоб мама ее любила.
В конец концов, Лена, тебе двадцать лет уже. Вполне можно признаться самой себе в том, от чего тщательно пряталась все эти годы.
Очень сильно хочется, чтоб мама любила. Всем. Кому не хочется… Значит раньше хотелось. И все равно, даже во взрослом возрасте нет-нет – и торкнет сердце болью.
И самое забавное, что, пока маленькая, любовь мамы – это нечто безусловное. Постоянное. Все равно любит же. Даже если ругает. Даже если не звонит часто , не проверяет уроки, не спрашивает , как дела. Все равно любит.
А потом что-то происходит, и все трещит. И жизнь твоя трещит.
Ломается, как чипсина, на мелкие осколки.
У меня так в тринадцать лет случилось.
Когда мать уехала за своей любовью и про меня даже и не вспомнила. Сбагрила бездетному одинокому дяде Коле, своему младшему брату, и счастливо выдохнула.
Дядя Коля тогда работал опером убойного отдела, и тринадцатилетняя племяшка ему вообще никуда не упала. Но заботился. По-своему, по-мужски. Поставил следилку на телефон, камеры по комнатам, и угомонился.
Ребенок под контролем, сытая, одетая, обутая. Все в норме.
А у меня все было не в норме.
Я, можно, сказать, умирала от обиды и тоски.
И неизвестно, что бы случилось со мной, если б не Веник.
Так он вовремя появился тогда. Спас. Вытянул. Переключил.
Он всегда вовремя появлялся.
И сегодня – тоже.
Потому что только теперь я поняла, что, на самом деле, вообще не хотела ехать обратно в Германию.
Это не возвращение домой было бы. Нет у меня там дома.
Это просто бегство.
Но все прекрасно знают, что от себя – не убежать.
Я покупала билеты, хамила Вите и Коле, выбегала из хостела – чисто на эмоциях, на нерве.
Как Принцесса, которую никто не спас.
Кроме него, моего Черного Зверя, появившегося вовремя.
Правда, я не предполагала, запрыгивая на его железного коня и счастливо уматывая в даль дальнюю, что Черный Зверь захочет меня сразу же сожрать.
Что для того и увозит.
Для того и спасает.
Чтоб себе забрать.