В груди ледяной водой разливается паника. Однажды я снова проснусь. И похмелье будет тяжелым.

***

26

Погрязнув в грустных, приправленных предчувствиями мыслях, я не заметила, как Тимур вернулся — в замке поворачивается ключ, в прихожей загорается желтая лампочка. Прикрываю раму, спешу навстречу, пялюсь на него, как на призрака, и с облегчением вздыхаю:

— Ты долго. Неужели мама приехала?

— Нет… — он беззаботно улыбается, цепляет на золоченый крючок вешалку с костюмом в полиэтиленовом чехле и переводит дыхание. — Пойдем, побродим, Май? Там такая красота…

— Давай! — Охотно соглашаюсь. Поправляю шорты и топ, повязываю на талию толстовку, зашнуровываю кеды, и вот мы уже в обнимку едем в лифте, прислушиваясь к звукам за дверями соседей, выбегаем из подъезда и, свернув за угол, вразвалочку направляемся к полю за домами.

Мы часто гуляем здесь — медленно идем к недостижимой полосе горизонта, часами болтаем о повседневных вещах, милых мелочах и глобальных проблемах.

Мандраж отпускает, сорвавшиеся с катушек тревоги рассеиваются, как сигаретный дым. Не ко времени расшатались нервы, надо бы пропить курс успокоительных.

— У тебя все получится, слышишь, Тимур? Не переживай. Если не ты, то кто же заслуживает диплом с отличием? А потом… Это просто бумажка. Ты не собираешься связывать с той профессией жизнь!

Он кивает и, прищурившись, сосредоточенно смотрит вдаль.

— Я уже говорил: я хочу связать жизнь с тобой. Сразу после вручения гребаного диплома.

На сей раз в его голосе нет и намека на шутку, и я напрягаюсь.

— Сосредоточься на завтрашней защите, Тимур. Сейчас не лучшее время для принятия серьезных решений…

— Окей… — соглашается он. — Но я вернусь к этому разговору.

За теплотрассой, обмотанной блестящей фольгой, и поросшим вербой болотом на многие километры простирается бескрайний зеленый простор. Солнце опускается к горизонту, приобретая насыщенный кровавый оттенок, прохладный ветер с запахом прибитой дождем пыли путает волосы, уши закладывает непривычная умиротворяющая тишина.

— В сто сорок солнц закат пылал, в июль катилось лето… — мечтательно шепчет Тимур. Крепко держась за руки, мы бредем по высокой траве, болтаем на отвлеченные темы и смеемся, но страх холодным потом проступает на лбу и легкой тошнотой поднимается к горлу. Я не знаю, что со мной — мучительно вглядываюсь в безмятежные темные глаза Тимура, будто ищу в них подтверждение, что все будет хорошо. Хотя все и так хорошо!..

Хорошо настолько, что обостренные чувства не вмещаются в душе и проступают слезами на ресницах.

Внезапно Тимур останавливается, игриво спускает с моих плеч лямки топа и загадочно смотрит сверху вниз — как всегда, не могу прочитать его намерений, сердце екает, кровь приливает к щекам.

— Что ты делаешь? Не здесь…

— Почему нет? — он лукаво приподнимает бровь, но, усмехнувшись, отступает, достает из кармана джинсов смартфон и протирает пальцем экран. — Я просто… хочу тебя сфоткать.

Его фотоработы — наполненные парадоксами и неожиданными параллелями, скрытым смыслом, воздухом и светом, всегда завораживают. Он ни разу не предлагал мне побыть моделью, а я не настаивала, хотя, возможно, ощущала легкую досаду по этому поводу. Но сейчас протестую:

— Нет, Тимур. Ты с ума сошел?.. Я не в форме. Без макияжа. Видишь, какой ужас на голове…

— Посмотри на меня! — перебивает он, и я, увязнув в черном омуте горящих глаз, покорно затыкаюсь. Раздается щелчок фотокамеры.

— Я вернусь к нашему незаконченному разговору очень скоро, Май. Потому что ты — мой единственный смысл. Я люблю тебя.

Снова щелчок. От запахов летних цветов и духоты кружится голова.

— Спасибо тебе. За то, что не прошла мимо. За то, что поверила. Я не знал, что могу быть кому-то нужным просто так, потому что я — это я. Если ты согласишься, я каждый день, до самой смерти, буду говорить тебе спасибо.

От долгого пристального взгляда, убийственно искренних слов и вездесущего глазка камеры нет спасения — краснею, заправляю за уши растрепанные ветром волосы и чувствую себя абсолютно раздетой, обессиленной, с вывернутой наизнанку душой.

Он никогда не перестанет меня удивлять.

— Тимур, именно потому, что ты — это ты… все и стало возможным… — Наблюдаю за его длинными пальцами, порхающими над экраном, и внезапно улавливаю новую волну отчаяния, совершенно точно исходящую от него. — Я… не говорю тебе нет. Просто… дай время подумать!..

Он поднимает голову, молча рассматривает меня — в черных глазах последними закатными сполохами вспыхивают обожание, боль, тепло, тоска, сила, надежда и слабость, — и вдруг улыбается: