Я кивнула. Посмотрела на свои руки. Пальчики тоненькие, беленькие. Раньше я ими только на пианино и бренчала. А теперь и полы мою, и подносы таскаю, и готовить худо-бедно научилась. А ещё я беременна от того, кто убил моих родителей.

— Он нас не найдёт, — сказала я своему животу. — Да и не нужен ты своему папе. Ты же из моего рода, рода Вяземских… Он ненавидит нас.

Ребёночек пнул меня тихонько в живот. До вечера я возилась по дому, пытаясь не думать о том, во что превратилась моя жизнь, и что работу искать нужно, иначе просто помру с голоду. Приготовила ужин. Открылась дверь, забренчали замки. Я подумала — Люда. Должна была уже, время подошло.

— Ты значит, — хмыкнул входя бородатый мужчина, — новая Людкина подопечная?

Он мне сразу не понравился. Не в национальности дело. Шерхан, которому я отдала свою девственность, дагестанец. У этого — глаза плохие. Не добрые.

— Я, — тихонько согласилась я.

Он усмехнулся, сбросил куртку прямо на пол, уселся на стул, раскинув ноги так, что мне пришлось бы через них перешагнуть, чтобы с кухни уйти.

— Армен я. Да ты не бойся, добрый я…

Нало в комнату уйти, решила я. Закрыться там, и сидеть ждать Люду, пусть сама со своими любовниками разбирается. Перешагнула, не без страха, через ногу. Вот чуть чуть осталось и выйду из комнаты. Но… Армен схватил меня за косу и на себя дёрнул. Голову обожгло болью, я закричала и упала.

— Добрый и ласковый, — продолжил мужчина. — Да не бойся ты, порезвимся немного, ниче не будет. Всё равно пузатая, порченая уже…

И платье моё наверх задрал. Ноги мои пытается раздвинуть, а я не кричу больше — голос пропал. Отталкиваю от себя его руки, пытаюсь выбраться из под мужского, такого тяжелого тела. Он — сильнее. Он не Шерхан, которому я уступила бы, ему невозможно не уступить, слишком сладко-запретно с ним. Если этот надо мной надругается, я точно с моста прыгну, никто не остановит. Мужская рука добралась до трусов. Даже снимать не стал, просто сдвинул полоску ткани между ног, и коснулся рукой там, там, где никто кроме Шерхана не касался.

И вот тогда я закричала. Закричала так, что у самой уши заложило. Так, что наверное, у соседей, посуда в шкафах задребезжала. Ору и света белого не вижу. Даже не поняла, что нет на мне больше мужского тела. И не сразу слышать начала, что происходит.

— Ах ты паскуда сраная! — кричала Людка и лупила своего любовника пакетом, в котором гремели бутылки. — Ах ты сволочь! Да я тебя… Всю водку об твою голову дурную разбила, урод!

Я на четвереньках проползла мимо. До комнаты далеко, ванная ближе. Заползла, закрылась. Не плачу даже, просто дышу так, словно марафон пробежала. Набралась сил, встала. На полке у раковины лежат ножницы. Большие, ржавые. Смотрю на них молча, а потом беру в руки. И так же молча начинаю отрезать свою косу прямо у основания. Ножницы тупые, от усилий, которые я прилагаю, начинает болью ломить пальцы. Но я упряма и наконец коса, толстая, светлая, моя гордость — упала на пол к ногам.

— Никто больше за неё меня не поймает, — сказала я своему отражению. Отражение было испуганным, диким, взьерошенным. — Девочка Шерхана…

Вышла из ванной. В квартире тихо. Нашего третьего соседа большей частью дома не бывает, и живём мы с Людкой вдвоём. Накидываю тонкий плащ.

— Ты чего наделала-то, дура, — всплескивает руками соседка. — Косу отрезала, бестолочь! И куда ты пошла? Выгнала я козла этого!

— Извини, — выдавливаю я. — Мне нужно одной побыть.

Выхожу из квартиры.

— Бутылку мне купи, — кричит вслед Людка. — Я об Армена все разбила!

Поневоле улыбаюсь. Но остаться сейчас не могу. Хочу одной забиться в тёмный уголок, чтобы никого-никого не было, и просто сидеть молча. Ни о чем не думать, особенно о прежней жизни — слишком больно сравнивать.

Бутылку я купила. И маленькую шоколадку — надеюсь за водку Люда денег вернёт, у меня уже нет почти. Села за домом, на лавочке. Место необжитое, тут только бабульки днем судачат. Сижу. Темно уже, страшно, надо домой идти. Но…везде страшно.

Из темноты белым пятном выплыла кошка. Коротко мурлыкнула, запрыгнула на лавку рядом со мной, потерлась о мою руку. Худая, ужасно — даже в потемках ребра пересчитать можно. Но главное, не это — живот. Поразительно большой живот, словно приклееный к худому тельцу.

— Нет у меня ничего покушать, — опечалилась я. — Только водка, и шоколадку я уже съела…прости.

Кошка вздохнула, совсем по человечески, но все равно не ушла — рядом села, лапками перебирать и мурлыкать.

— Ты совсем, как я, — сказала я кошке. — Такая же тощая, беременная и бездомная.

Та снова печально в ответ вздохнула, и я решилась вдруг. А почему бы и нет? Хоть какая то польза от меня будет, ночи холодные, кошка так худа, и котята помрут, и она.

— Пошли вместе жить… У меня в холодильнике молоко есть и сосиска.

Подхватила на руки ничего не понимающую от удивления кошку, и к себе понесла, в съёмную комнату, за которую платить через неделю.

Шерхан