Я решила подождать с выводами и спросить об этом у тех, кто знает лучше. Вдруг это всё-таки судьба?

Сашка улетел поздно вечером. Перед сном Максим сказал, что хочет, чтобы Саша был его папой. Я при этом ощутила очередной укол совести и с грустью подумала о том, что у моего сына даже нормального отчима быть не может.

В начале марта нас с Диланом развели. Всё прошло спокойно, я бы даже сказала, чересчур. Он молчал и не смотрел на меня, вид у него был не то чтобы неопрятный, а какой-то помятый, болезненный, как будто он не спал и не ел несколько дней. Дилан поставил подпись в бланке и сразу покинул кабинет. На лишение его родительских прав я подавать не стала, решила, что мне ни к чему все эти судебные заседания и волокиты. Однако в скором времени мне довелось пожалеть об этом.

Я давно уже искала возможности увидеться с Ирмой, и вот, наконец, мы договорились, что мы с Максимом приедем к ней в гости и часть моего отпуска проведём в Австрии.

При оформлении визы для Максима возникли проблемы: необходимо было письменное согласие отца на вывоз ребенка из страны. И, разумеется, Дилан дал резкий отказ. Первым моим порывом было заставить его подписать документы, но, как оказалось, он уехал куда-то далеко и надолго. Меня это дико взбесило, но изменить так ничего и не удалось.

Ирма не стала расстраиваться и приехала сама, одна. Лукасу, её сыну, уже исполнилось 17 лет, и он пережил своё первое превращение, а сейчас находился на обучении в колледже. Мы провели вместе 4 прекрасных дня, я вернула ей деньги, которые она давала мне на лечение и транспортировку Дилана в Москву. О том, что произошло, она была в курсе, но воздержалась от высказывания своего мнения.

А вот я не знала о некоторых весьма ярких событиях в жизни Ирмы: она вышла замуж за своего друга Карла и родила от него дочь Еву. Девочке уже исполнилось 3 года, на время отъезда Ирма оставила её с родителями мужа. На свет появился ещё один человек с пассивным волчьим геном. Возможно, у них в Европе с этим всё проще, но я невольно сравнила малышку с вечно потерянной Светой и не пожелала ей такой судьбы.

Мы все вместе ездили в Верхний Волчок, охотились и даже брали с собой Максимку. Подобная вольность явно нарушала законы клана, но кто-то там сверху покрывал меня: и я, и Ирма это понимали.

Максимка научился здороваться и прощаться по-немецки, заваливал Ирму вопросами, подарил ей фигурку, которую сам вылепил в садике из пластилина. На прощание я пообещала, что, как только получу согласие от Дилана, мы с сыном приедем в гости.

На моём счету оставалась сумма около полумиллиона рублей, и я решила, что вложусь в покупку квартиры. Мне хотелось иметь собственное жильё, пусть и скромное. Я просто обязана была сделать всё возможное, чтобы как-то компенсировать сыну потерю отца. О собственном счастье думать уже не приходилось, сама виновата.

Также с марта я снова начала танцевать в клубе, но теперь уже у меня не было чётко зафиксированного графика, я просто приходила, когда у меня был свободный вечер. За смену мне платили по полторы тысячи, это меня вполне устраивало; не Москва, конечно, но теперь ситуация позволяла не перенапрягаться, я танцевала больше для удовольствия. Танцы спасали от перевозбуждения, которое преследовало меня по ночам. Отсутствие интимной жизни вовсе не означало, что я перестала быть женщиной.

Но была у моей свободы и обратная сторона: теперь никто не мог запретить мне заниматься чем-либо, абсолютная свобода действий пьянила меня. Мы с сыном жили в гармонии и оба наслаждались этим.

На второй неделе моего весеннего отпуска мы с Максимом ездили в Таганрог, к родителям его будущей невесты.

Невеста Максима ещё не появилась на свет, но мы решили познакомиться заранее. Встретили нас холодно, со страхом и неприязнью.

Как оказалось, слава обо мне распространилась на весь клан, кривые смысловые волны сарафанного радио добрались до ушей каждого, кто хоть как-то соприкасался со мной.

Максим единственный не знал, почему к его маме так относятся, ему хотелось общаться с новыми людьми, он воодушевлённо и в своей манере задавал различные вопросы:

— А как вы её назовёте?

— Мы ещё думаем. — ответила Галина, будущая мама.

— Я хочу, чтобы её назвали, как мою маму. Я хочу, чтобы она была, как моя мама. — заявил Максим.

Галину и её мужа заметно перекосило от таких слов, несколько мгновений все эмоции были крупными буквами написаны на их лицах. Я смотрела на них и видела, что они ещё совсем зелёные: ей было лет 18, её мужу — около 30. Этакие милые толстые хомячки со злобными глазками. Но меня их неприязнь не особенно беспокоила: не делить же нам одну крышу, да и детей сватать ещё не скоро.

Однако слышать тёплые слова от сына мне было лестно. То, что Максим любит меня, было самой высокой наградой, которую я только могла получить. Я не смогла сдержать улыбку.

Тема для разговора была сменена на менее приятную, Галина не постеснялась задать вопрос.

— Мы слышали, ваш муж погиб от рук охотников в Верхнем Волчке?

— Вовсе нет, он жив-здоров, насколько я знаю. — неохотно ответила я.

— Да? — растерялась Галина. — Мне казалось… А почему он не приехал вместе с вами?