– Васю Самсонова закрыли в лазарете. – Лисапета расслабилась, посветлела лицом. – Ничего страшного, объелся чипсами.

– Да где ж они берут эти чипсы?!

– Контрабандой проносят. Или родители передают. Мы ж родителей не будем обыскивать, да?

– Мы и воспитанников обыскивать не будем. Еще чего не хватало! Но рейд по комнатам не помешал бы, – сказала Мирослава задумчиво. – Только это уже пусть Всеволод Мстиславович решает. Надо, кстати, глянуть, что у нас там в уставе сказано по поводу рейдов.

– У старших так точно не помешает! – Воспрянула Лисапета. – У старших в тумбочках такое можно найти! – Она страдальчески воздела очи к потолку оранжереи.

Мирослава не стала спрашивать, что можно найти в комнатах старших воспитанников, примерно и сама представляла, но мысленную зарубку сделала. Надо поговорить с шефом. Профилактика не повредит.

Прежде, чем вернуться к себе, Мирослава решила прогуляться. Если рейды по комнатам воспитанников не прописаны в уставе, то рейды по территории точно не запрещены. Мало того, это ее прямая обязанность – следить за тем, чтобы в школе все было хорошо!

Она занималась этими обходами еще с самого начала лета. Да, да, школа для одаренных детей начала свою работу не в сентябре, как все прочие школы, а в первых числах июня. По официальной версии, сделано это было для того, чтобы ребята успели адаптироваться, познакомиться с друг другом и педсоставом, но Мирославе думалось, что с куда большим энтузиазмом эту идею восприняли родители, а не дети. В каком-то смысле, на целое лето Горисветово стало летним лагерем. Дорогим, элитным, с конными прогулками, экскурсиями, факультативными занятиями лагерем.

Территория в Горисветово была обширная. Центральное здание, в котором располагались учебные классы, столовая, комнаты учеников и персонала. Конюшня. Спортивная площадка. Теннисный корт. Бассейн. Плюс почти целый гектар парковых деревьев и лужаек. Была еще Свечная башня. Но это уже почти на самой границе усадьбы.

Мирослава начала свой обход со стадиона. Тут, несмотря на уже сгущающиеся сумерки, кипела жизнь. Парни из старшего блока играли в баскетбол, девочки стайками сидели на трибунах. С виду все достойно, даже благолепно. Но, если присмотреться, то видно, что благолепие нет-нет да и нарушается красным огоньком плохо спрятанной сигареты или облачком от вейпа. Может и бутылка пива где-то стоит под лавочкой или в мужской раздевалке. Но это пусть проверит Валик Седой, завтра Мирослава его непременно проинформирует. А пока ее путь лежал между оранжереей и бассейном к конюшне. Бассейн был ожидаемо закрыт на замок, камера над входом бдительно подмигивала красным зрачком. За тем, чтобы на территорию бассейна во внеурочное время не проникал никто из воспитанников, следили особенно строго. Почти так же строго, как за Свечной башней.

А вот ворота конюшни были гостеприимно распахнуты, из ее пахнущих конским потом и сеном недр доносилась джазовая музыка. Мирослава улыбнулась, на сердце как-то сразу потеплело. Дмитрий Леонидович, для нее просто дядя Митя, все еще был на боевом посту. Вот и его велосипед стоит, аккуратно прислоненный к бревенчатому боку сарая.

Мирослава переступила порог, сразу же попав из сумерек в тепло электрического света, зажмурилась, но не от света, а от удовольствия. Конюшня была тем единственным местом, где она позволяла себе быть самой собой. Даже в кабинете модного психолога она себе такого не позволяла. В ближайшем стойле приветственно всхрапнули, в проход высунулась лошадиная морда, покосилась на Мирославу одновременно хитро и просительно, зашлепала бархатными губами.

– Орлик! – Мирослава погладила жеребца по холке. – Прости, парень, я сегодня без вкусняшек.

– Балуешь ты их вкусняшками, девочка! – послышалось из соседнего стойла, а потом в проход вышел дядя Митя.

На нем был рабочий комбинезон, который диссонировал с аккуратной профессорской бородкой и профессорскими же очками. Только руки у дяди Мити были далеко не профессорскими – сильными, с широкими запястьями и задубевшей кожей на ладонях.

– Здравствуй, Мира! – Он раскинул в сторону эти свои натруженные руки, и Мирослава, ни секунды не колеблясь, шагнула навстречу его объятьям. – Дядя Митя, добрый вечер! Ты еще не уехал?

Он обнял ее бережно и осторожно, чмокнул в подставленную щеку, усмехнулся.

– Белоснежка захромала после прогулки. – Он обернулся на стойло, из которого вышел пару секунд назад. – Пока ее угомонил, пока созвонился с ветеринаром, пока ветеринар добрался к нам из Чернокаменска, пока осмотрел бедолажку.

– И что с бедолажкой? – спросила Мирослава, тоже косясь на стойло.

– Все нормально, минутная слабость. – Дядя Митя усмехнулся, порылся в карманах комбинезона, вытащил рафинад. – Вот тебе, иди утешь!

Он высыпал рафинад на Мирославину раскрытую ладонь. Орлик тут же требовательно заржал, из стойла Белоснежки тоже послышалось фырканье.

– На! – Мирослава протянула кусочек рафинада Орлику и снова зажмурилась от щекотных прикосновений его губ.

– Родину за сахар продаст, – проворчал дядя Митя, но не зло, а так… для проформы. – А у тебя как дела? – Он шагнул вслед за Мирославой в стойло к Белоснежке. – Слышал, девочка пропала?

– Лисапета рассказала? – спросила Мирослава, не оборачиваясь. Только одному человеку из своего прошлого она позволяла звать себя по имени, только при нем одном позволяла самой себе фамильярность.