— А ты?

— Что я? Кусать меня вздумал? Не советую.

— Я и не собирался…

— Я тоже член совета, — вздохнула Лисяна и дотронулась до серебряной броши в виде лисицы на своем кафтане. — Знак видишь? Матвей мне его передал. До самой смерти и он, и я голос в совете иметь будем.

— А после — Ингвар?

— Теперь да. Младшая дочь моего мужа за этот знак горло бы перегрызла, но он теперь мой, и я его не отдам ей.

— А старшая?

— А старшая — и без того княгиня. Только муж ее в совет не пускает. Правильно и делает.

— Сложно все у вас, Матвеевна. У кого больше денег — тот и прав?

— Да. Золото решает все. И это очень печально, Наран. Не доблесть, не ум, не подвиги — только золото.

— У кохтэ все по-другому.

— Это так. При Матвее тоже по-другому было. Мой тебе совет, Наран, если хочешь совета от женщины, конечно. Подноси дары, льсти и сули богатства невиданные, и будет тебе договор. Только с князем говори наедине, чтобы жена его далеко была. Она меня не любит, а со мною — и всех кохтэ разом.

Наран кивнул с серьезным видом, а потом покосился на двери.

— Ты обедала, женщина?

— Нет.

— Завтракала?

— Ну…

— Закрывай лавку, нечего тут делать уже. Иди домой, отдыхай. Ты сейчас нужнее своему мужу, чем здесь.

— Да, ты, наверное, прав, — нехотя согласилась Лисяна. — Посчитаю деньги, запишу все и пойду.

Он кивнул, снова лучезарно улыбнулся и исчез, а Лисяне снова стало холодно. Словно солнце за тучу зашло.

Весна в этот год выдалась пасмурная, дождливая. Степнячка страдала без солнца, грустила, тосковала. Но изменить было ничего нельзя, пришлось запирать лавку на большой замок и идти домой.

Раньше она и мечтать не смела о такой свободе: иди куда хочешь, можешь даже в деревню к сыну ехать, только Матвея оставить страшно. Но Ингвар Вольского любит, тот всегда был к сыну добр и внимателен, да и возраст уже у мальчика такой… Кохтэ в двенадцать могут пройти Тойрог и стать уже мужчинами. А у моров — отрок неразумный.

Лисяна, пока ей было это дозволено, рассказывала сыну про степь, по храбрых воинов, про бесконечные табуны овец и коней. Учила сидеть в седле на степной мохноногой лошадке. В три года, как и положено, подарила первый детский лук. Матвей еще тогда раскричался, что рано, что убьется дите или кого убьет. Отобрал, сжег. С тех пор она учила сына стрелять из лука тайно. Она любила детей, а своего сына просто обожала — до умопомрачения порою. Видела, что из Ингвара получился бы настоящий кохтэ и мечтала послать его к брату в степь, а потом вспоминала, что мальчики сражаются наравне со взрослыми мужчинами и думала: пусть лучше корабелом будет. Или купцом.

Но никто не позволил ей даже мечтать. В пять лет сына у нее отобрали, поселив на мужской половине дома, а в восемь и вовсе выслали в деревню. А ее следом Матвей не пустил.

Да, никакие меха и жемчуга не стоят улыбки ее сына, ее солнечного мальчика. Она видела его так давно, еще зимой, и он уже тогда был ростом с нее, мосластый, огненно-рыжий, с раскосыми темными глазами — в мать. Не знал, куда девать внезапно удлинившиеся руки и ноги, смущенно уклонялся от ее поцелуев и уверял мать, что совершенно доволен своей жизнью.

Сын ее, дитя единственное и бесконечно любимое!

Заглянула в меховую лавку, отобрала самых лучших шкурок, отправила гонца к Варваре Матвеевне с просьбой кланяться до земли. Подумав, дошла и до княжеских палат. К князю ее, конечно, не пустили, неприемное было время, но записку оставить позволили. Должен Яромир сжалиться, не такой уж он и сухарь, чай, у самого трое сыновей подрастали.

Уже на выходе из малого городища, как называли тут внутреннюю крепость, снова столкнулась с Нараном — и почему их великие предки нос к носу постоянно сталкивают? Тот, в сопровождении двух кохтэ, уезжал из города — знамо, к Ольгу Бурому наведаться решил, как и обещался. Что ж, так еще и лучше. Во-первых, без посла дела его решаться будут куда быстрее, а во-вторых, уж больно Лисяне не хотелось, чтобы он Ингвара увидел. Или наоборот, очень хотелось. Но все же — не нужно.

Побрела домой устало, не замечая даже, что тучи разошлись, а по ее щеке ласково скользнул теплый солнечный луч. Усталость снова накатила на нее тяжелым мельничным жерновом. Все как всегда: раздеться, подняться к Матвею, накормить его и рассказать, как прошел день (про Нарана умолчала почему-то), улыбаться мужу и делать вид, что она весела и бодра. Сегодня боярину сделалось лучше, он пожелал даже выйти на улицу погреться в лучах вечернего солнца. Челядь помогла ему надеть халат, вынесла едва ли не на руках во двор. Он посидел на крыльце и даже сделал несколько шагов по свежей траве.

Неужели пронесет? И болезнь его отпустит, даровав Вольскому еще пару лет жизни. Очень бы хотелось!

Лисяна радовалась его оживлению, и челядь улыбалась, глядя на ее сияющее лицо. Обратно боярин поднялся самостоятельно, повелел принести себе перья и бумагу и отправил супругу спать со словами:

— Будет что-то нужно, разбужу. Иди, душа моя, почивай. Сил мне сегодня солнце прибавило. Все-таки весна в человеках жизнь возрождает! Даст лисица — не помру.