Генерал Вильсон и сопровождающие его офицеры разведки за это время посетили в Пскове ставку генерала Рузского, заехали в Минск к генералу Эверту. Затем вместе с Милнером прокатились в Москву, проинспектировали революџионные настроения купечества и чиновничества. Ключевой встречей была беседа с князем Львовым. “Высокие европейские лица” вручили потомку Рюрика “ярлык на княжение”, согласившись признать его главой “народного правительства” после свержения “кровавого душителя свободы и демократии Николая II”.

Памятуя о трагедии миссии Китченера, отъезд делегации держали в секрете. Всем пришлось пожертвовать своими ботинками, оставив их у дверей гостиничных номеров, чтобы создать впечатление, будто их владельцы еще квартируют. Обратно в порт Романов поезд шёл быстрее, утомленные делегаты устали друг от друга и сидели в своих купе, желая как можно быстрее покинуть страну, только что подожжённую по их великодержавному повелению. Из купе все без лишних проволочек быстро перегрузились в каюты крейсера и снова затихли, прислушиваясь к дрожащему от нетерпения чреву корабля и плеску холодных зимних волн за бортом.

Милнер снял верхнюю одежду, заказал кофе и положил на куцый столик "Отчет о миссии в Россию", открыл первую часть — "Заметки о политической ситуации", начинающуюся с главного вывода: "Правда заключается в том, что широкие задачи и цели союзников в войне несовместимы с идеями, лежащими в основе системы управления в России. Наиболее правильным и логичным, с точки зрения британских интересов, будет следующая форма правления в этих северных колониях"…(*)

Резкие, отрывистые команды, прозвучавшие снаружи рядом с иллюминатором и топот ног по трапам отвлекли проконсула от чтения документа, заставили отложить его и подойти к иллюминатору. Он прилип к круглому кусочку черного северного неба и скорее почувствовал, чем увидел, как около борта крейсера, идущего самым малым ходом, взвился многометровый гейзер, а по корпусу трижды ударили гигантским молотом.

Получив сразу три смертельные раны, корабль охнул, извергнув пар из разорванных котлов, застонал ломающимися шпангоутами, изогнулся и завалился набок, как падает на землю бизон, пораженный крупной картечью охотника. Ледяная вода Баренцева моря аккуратно и цепко обняла рваную броню своими чёрными руками, не оставив пассажирам ни единого шанса на спасение.

— Убрать перископ! Боцман! Ныряем на тридцать, — коротко скомандовал Мессер, складывая отполированные ручки прибора, и добавил, обращаясь к Непенину, — всё в порядке, Адриан Иванович.

— Теперь следует озаботиться нашим алиби, — подкрутил адмирал висячие усы.

— Не извольте беспокоиться, — Мессер заговорщицки улыбнулся. — На ходовые испытания вышли невооруженными, топлива взяли в обрез… Нашу встречу с каким-то американским пароходом можно считать случайной. Да кто его видел? И вообще, нас здесь нет!…

В это же время в Петрограде.

Вплоть до начала XX века в этой части города ютились остатки полей и огородов, расположенных сразу за дальней оградой Новодевичьего кладбища. Здесь, на участке № 11, в правой стороне Черниговской улицы, по соседству с мыловаренным заводом Жукова, купец 1-й гильдии и потомственный почётный гражданин Иван Сергеевич Растеряев открыл своё дело. К 1917-му году растеряевские склады стали столичной достопримечательностью, солидными и внушительными по объёму переваливаемых грузов и по удобству доставки товаров до покупателя. С одной стороны к складам подходили железнодорожные пути, с другой — примыкала ветка грузовых городских трамваев. В дополнение к погрузке-разгрузке с приёмом товаров на ответственное хранение, склады Растеряева предоставляли комплекс сопутствующих услуг, включая получение и отправку грузов по всей сети железных дорог России, а также посредничество в получении ссуд в банках Петрограда под залог товаров на складах Растеряева. Позже эти склады назовут Бадаевскими. В историю они попадут, как зловещий символ голодающего Ленинграда. Но в 1917 — это успешное частное прибыльное предприятие, куда торопился после очередной встречи с послом Британии Бьюкененом один из главных кассиров февральского заговора.

Страстный балетоман и меценат, владелец роскошной 127- метровой яхты, самой большой по тем временам, и второго по величине синего бриллианта в 43 карата, Михаил Терещенко обладал баснословным личным состоянием — 70 млн золотых рублей.

На первый взгляд, царское самодержавие ничем ему лично не мешало и ни в чём не препятствовало, за исключением одного очень важного «но»: несмотря на свои миллионы, Терещенко и подобные ему банкиры, промышленники и крупные торговцы не могли получить в России власть. А Терещенко вожделел власти, как прыщавый гимназист — недоступную приму-балерину с рекламной афиши. Для тридцатилетнего мужчины это была не аллегория. Он настойчиво подкатывал к Матильде Кшесинской, но та принципиально отдавала предпочтение исключительно царской семье, порождая у молодого миллионщика жуткий комплекс социальной неполноценности, к которой примешивалась изрядная толика национальной. Так тоже бывает. При всей своей интегрированности в дела Российской империи, малороссийский купец Терещенко был одним из тех, кто разделял мнение, что “москали зъилы наше сало”. Зарабатывая в России миллионы, он искренне ненавидел эту страну и желал её скорейшего перехода под полный контроль “цивилизованной Европы”. Наверно, именно поэтому дочь английского посла писала о нем: «Он олицетворяет не Россию революционеров-нигилистов, не распущенных аристократов, а ту прекрасную, единую Россию, с которой всегда будет мое сердце».

Любовь англосаксов дорого обойдётся несостоявшемуся самостийнику. Всего через несколько лет после эмиграции “цивилизованные европейцы” отсудят у него и яхту, и виллу в Каннах, и все, что осталось за пределами России, пустив по миру, в буквальном смысле слова. Но это будет позже, а с началом Первой мировой войны Терещенко становится товарищем председателя Центрального и главой Киевского военно-промышленного комитетов. В его руках всё военное обеспечение Юго-Западного фронта. Сколько было присвоено щирым снабженцем, сколько солдатской крови обращено в звонкую монету — история умалчивает. Девиз “воруй, пока молодой!” так упоительно нёс Мишу по волнам больших банковских афёр, что к 1917-му перед миллионщиком во весь рост встал неприятный факт — если не снести действующую власть, она рано или поздно снесёт прибыльный интендантский бизнес вместе с головой. Попадётся въедливый ревизор, пойдет по цепочке и… Любое мало-мальски независимое расследование деятельности киевского военно-промышленного комитета гарантированно закончится для купца виселицей.

Эти грустные обстоятельства сделали Михаила Ивановича столь горячим революционером, что он заявил своему личному другу Керенскому: “если бы в России нашлись силы, готовые сокрушить самодержавие, я смог бы оплатить смену власти в одиночку.” Дело было в сентябре 1916 года, а 1 ноября депутат от кадетов Павел Милюков с думской трибуны произнёс спич, обличавший премьера Штюрмера вкупе с императрицей Александрой Фёдоровной в государственной измене и подготовке сепаратного мира с Германией. Связка “труда” и капитала заработала.