Женщине на вид было чуть за шестьдесят; она внимательно выслушала его краткий монолог, потом перевела суровый взгляд на сына – молчаливый выговор за «Я там поругался» – и тихо сказала:

– Лидия Григорьевна Белякова, внезапный ночной пациент. И мать вот этого скандалиста.

– Мама… – попытался возмутиться Вадим, но ещё один взгляд, острый и быстрый, остановил парня. Платонов стал догадываться, кто она по профессии. Но прежде, чем высказывать предположения, он аккуратно убрал одеяло с левой руки, надел манжету и снял с шеи фонендоскоп, давно ставший обязательным атрибутом дежурства: пусть коллеги и говорили порой, что в хирургии он чаще всего бесполезен, но сам Платонов так не считал, всегда находя, для чего он может пригодиться – для дыхания, перистальтики или, как сейчас, простого измерения давления.

Лидия Григорьевна вместе с ним следила за стрелкой тонометра.

– Сто сорок?

– Нет, – успокоил её Платонов. – Сто тридцать с натяжечкой. На восемьдесят. Ребята в бригаде не зря свой хлеб едят, – повернувшись к сыну, констатировал Виктор. – А дома было сколько?

– Почти сто восемьдесят! – с вызовом ответил Вадим, глядя в глаза доктору и показывая всем видом, что мама – это, конечно, авторитет, но он и сам не лыком шит.

– Тем более, – улыбнулся петушиному задору Платонов. – Лидия Григорьевна, вы не школьный учитель, случайно?

Белякова удивлённо посмотрела на хирурга, потом улыбнулась и ответила:

– Хуже. Гораздо хуже. Я директор школы. Стаж – и вспоминать не хочется.

– Я по некоторым вашим словам догадался, – Виктор снял манжету и немного сжал её в кулаке, выдавливая воздух. – Скорее, по интонации. И по взглядам. У меня первая учительница была, Августа Ефимовна – она точно такими взглядами любых хулиганов замолчать заставляла.

– Вы наблюдательный, – сказала Лидия Григорьевна, потом вынула другую руку из-под одеяла, слегка поправила волосы.

И в этот момент Платонов ощутил запах – тонкий, далёкий, пришедший от её тела вместе с движением руки. Его нельзя было спутать ни с чем – сладковато-гнилостный аромат синегнойной палочки. У Виктора слегка приподнялась бровь.

Пациентка хотела что-то сказать, но увидела внимательный взгляд хирурга – и догадалась, что он почувствовал нечто, не предназначавшееся для его обоняния. Она вернула руку под одеяло, натянула его почти до подбородка и спросила:

– Вы в какой школе учились? Не помню что-то такого преподавателя.

– Это было в другом городе, Лидия Григорьевна, – машинально ответил Платонов. – Она умерла, когда я учился ещё в пятом классе. От инфаркта, кажется. Старенькая была, далеко за семьдесят.

Они молча смотрели друг другу в глаза, и каждый понимал, что вот уже через несколько секунд тишина будет разбита неудобными вопросами и незапланированными ответами. Женщина втянула голову в плечи, готовая спрятаться под одеяло полностью. Сын её, не замечая происходящего между ней и врачом, вернулся в свой угол. Воевать за внимание к маме ему уже было не нужно, и он расслабился.

– Я вот что думаю, – спустя почти минуту молчания произнёс наконец Платонов. – Пока терапевта нет – быть может, вас посмотрит хирург?

Лидия Григорьевна молчала и незаметно, как ей казалось, кусала губы. Вадим, услышав предложение Виктора, встал со стула и подошёл поближе.

– Мы приехали с давлением, – голосом робота сказал он. – Нам. Нужен. Терапевт. Правда, мама?

И Платонов увидел, как из уголка её глаза вытекла единственная маленькая слеза, практически на ходу испаряясь с морщинистой щеки. Спустя несколько секунд она прошептала:

– Да. Терапевт.

Платонов направился к столу, где среди прочего стояли коробки с перчатками для осмотра; выбрал свой размер, натянул. Постучал пальцами по столешнице, не поворачиваясь к каталке. Всё это было странно, неприятно – и от этого волнительно.

«Как бы драться не пришлось», – подумалось ему. Виктор вздохнул, вернулся к Беляковой и взялся за уголок одеяла.

– Думаю, стоит посмотреть, например, живот, – сказал он, скорее, для Вадима. – Печень, селезёнка. Потом вены на ногах. Когда вы ещё к хирургу так запросто без очереди попадёте? Считайте – диспансеризация.

Говоря всё это, он внимательно, не моргая, смотрел ей прямо в глаза. И где-то там, где уже давно высохла слезинка, он увидел то, что должен был заметить сразу.

(«Помогите!»)

Короткая, как выстрел, вспышка боли и страха в глазах Лидии Григорьевны пронзила его. Виктор моргнул, не выдержав. В этот момент её губы едва заметно шевельнулись. Он не услышал, нет; просто понял, что не ошибся.

(«Помогите!»)

И тогда он решительно скинул с неё одеяло.