Отчего-то подумал: «Из родни поблизости уже никого нет. Отец с матерью еще в гражданскую ушли, сам он семьей обзавестись так и не удосужился, так что, получается, один как перст. Сейчас бы их всех затаскали. А что, а как?.. Не замечали ли вражеских настроений? Как относился к коллективизации и ликвидации кулачества как класса?»

Думать об этом не хотелось, да и не очень силен он был по части политики и классовой борьбы. Газеты, само собой, читал и даже проводил политинформации о положении в мире среди членов команды. Так это другое дело. Возьмешь газету свежую, пару раз пробежишь – и словно по миру прогулялся. Чего там только не прописано: движение передовиков, и как один коллектив берет другой «на буксир» и тащит к выполнению плана, и как собирают деньги для мирового пролетариата (он и сам много раз делал взносы и в фонд МОПРа, и на первый самолет, и бастующим рабочим Англии), подробности о чудо-урожае на колхозной ферме. Все принимал, только на кулачестве не единожды «спотыкался» – возникали внутренние сомнения. Вслух-то говорить было нельзя – опасно для жизни. Но вот как понять, отчего плох крепкий мужик на земле? Их и так после мировой и гражданской сильно проредило. Что на селе, что в городе умелых да сноровистых сильно поубавилось.

Ну почему тот, кто вкалывает до седьмого пота или умеет организовать дело, должен быть вражиной? Ну чем он вреден для власти в самом-то деле? Предположим, жаден, так свое же, своим потом! Не хочет в колхоз вступать, да и хрен с ним, поди колхоз не пропадет, а этот единоличник многим рискует в одиночестве! Вот и пусть соревнуется.

А еще мучился Капитан тем, почему в одном месте – хоть в крестьянстве, хоть в торговлишке, хоть в пароходстве, хоть на рыболове – вроде все одинаково начинают: семена общие в землю кидают, снасти одинаковые в воду опускают, товар один и тот же продают; а результаты – ё-моё! – такие разные? У одного сарай от урожая ломится, а другой ничегошеньки не собрал, у одного рыбы в лодке по колено, а у другого три хвоста.

Капитан достал из тумбочки толстенную амбарную книгу, куда собирал разные истории касательно мореплавания по Байкалу. Что-то записывал от руки, услышав, на его взгляд, дельный рассказ какого-нибудь бывалого морехода или удачливого рыболова, а что-то вырезал из газет и приклеивал на страницу. За долгие годы раз пять уже наращивал бумажные блоки, подбивая новые тетради. Машинально открыл эту свою, как он говорил, «вспоминательную» книгу.

– Скажи вот потом, что случайно открыл на схожей мысли, и не поверят. Ну вот, выписал же когда-то. Газета «Восточное обозрение». Сорок три годика тому назад, получается аж 1888-й!

«В прошлом году управление «Кяхтинского пароходного т-ва» своими действиями и распоряжениями доставляло обильный материал для разговоров среди коммерческого делового люда г. Иркутска. Дело в том, что с начала 1887 года назначен был новый управляющий, до этого служивший там же механиком. Он зарекомендовал себя в глазах одного из участников т-ва своей оригинальной закономерностью. Он взял на себя задачу увеличить доходы и уменьшить расходы т-ва, но год кончился, и результат получился как раз обратный, т. к. увеличились расходы и уменьшились доходы.

…И вот начались сокращения, уменьшения, урезывания по всем направлениям. В силу таких обстоятельств между служащими и рабочими, с одной стороны, и управляющим, с другой, установились отношения самые недружелюбные. Так что когда в мае месяце сгорело механическое заведение, то все в один голос говорили, что это был поджог и что сделан он был в отместку за притеснения бедного рабочего люда. Семимесячное поднимание из воды парохода «Бурят» хорошо известно очень многим… Подробный рассказ об этом был бы весьма поучителен. Из него видно было бы, между прочим, как люди со спокойной совестью тратя хозяйственные тысячи и, подвергая опасности жизнь десятков людей, учатся поднимать затопленные пароходы…»

Капитан раздосадованно, словно дело касалось его лично, стукнул ладонью по столу. «Разгильдяи!» – подумал Капитан. Подумал не о ком-то конкретно, а, так сказать, в целом, возможно, не исключая и себя самого.

– Сам-то хорош, усадил Ледокол на банку! Ну, как такое могло случиться с ним самим, опытным капитаном!?

Конечно, разгильдяй! Никто не станет вспоминать подвиги прошлого. Скажут: потерял бдительность, притупилась острота руководства, профессионально заржавел.

Замполит Госпара, конечно же, вспомнит о его политической незрелости. Замполит чего-нибудь политического приклеит. Эсеровщину, к примеру. Без ярлыка нынче никак – ярлык это как этикетка в магазине – по ней сразу видать какой товар: хороший-плохой, дорогой – средний. Ярлык издалека тебя представляет!

Положим, в эсерах он точно не ходил; в душе симпатизировал Троцкому. Так кто до его души доберется?! И симпатизировал-то не потому, что понимал что-то в его бесконечных статьях и выступлениях. Ни-ни, ничего не понимал, мудрено все у революционеров, плохо понятно для неподготовленного гражданина. Просто в душе протест – никак не укладывалось у Капитана в голове, что все беды в страну принес с собой один-единственный человек, пусть он и Троцкий. Экий силач, понимаешь!

Видимо, от жалости к Троцкому, заодно пожалел и Ледокол.

– Такой корабль, как консервную банку вскрыл! Ну вот прямо жалко! Хотя и не молод мой Ледокол, но машина еще хоть куда, и металл не устал.

Капитан подбросил в буржуйку угля.

– С ума бы не сойти, беседую сам с собой. А с другой стороны, когда еще так поговорить удастся. Складно ведь получается. Сам себя спрашиваешь, сам себе и отвечаешь. Подумал-передумал, сказал-ответил. Чудно!

…Капитан начал злиться. Так случалось всегда, когда он не мог дать ответ на, казалось бы, простой вопрос «и что?» Вот же прицепилось словечко, как зараза какая. Не он придумал его. Это начальник Госпара Русин. Всякий раз, когда на совещаниях тот или иной оратор начинал расписывать успехи, он, глядя исподлобья, рявкал отрывисто и глухо: «И че?» Поди дай ответ! Тут уж не отвертеться, словесная пурга не покатит и никого не обманет. Ибо на все вранье, показуху и бравурность снова последует начальственный окрик: «И че?»