Пахом снял тулуп, в котором ходил и летом, и зимой, бросил в угол у входа. Туда же полетела меховая шапка. Аккуратно поставил крючковатый извивающийся посох, прислонив его к стене, куда была скинута одежда. Сел на свободную скамью. Поднял заранее приготовленные гусли. Погладил, проведя рукой по изгибу инструмента. Коснулся струн, вслушиваясь в звук, зависший в комнате. Довольно хмыкнул. Затем пристально, словно желая удостовериться, что нынешние слушатели достойны внимать сказам, посмотрел в глаза вновь притихших детей. Улыбнулся сам себе, довольно кивая, и ответил на просьбы:

– Ну, слушайте, внучатки. То было, или еще не свершилось, но обязательно случится. А может быть, и никогда не было того, что я вам поведаю, и не случится до скончания веков. То было в далеких-далеких землях, а может, совсем рядом, за околицей…

– На наших тропках?

– На тропках, на тропках!

Не удержавшись, открыли рты самые смелые да непоседливые.

– А может, и в березовой рощице!

– А может, и там, на лугах, что у реки. Или не на лугах, а в садах Ирия.

– Или на путях, уводящих за мостик?

Вторили первым ребята побоязливее, переборовшие свой испуг, не отворачиваясь от взгляда Деда Пахома.

– А может, и на путях, что ведут к калиновому мосту.

– Деда, а ты сам видел?

Старик хмыкнул, утирая расползшиеся в улыбке губы, примечая самых смелых, отмечая ребятишек, которые сумели побороть свой испуг, и отдельно заприметив тех, кто не посмел раскрыть рта, хотя было видно, что вопрос задать горячо желал.

– А то сам, а то не сам. Что было или не было, то видывал или нет. А может, слыхивал, а может, и причудилось. Байки всё это, сказы, да присказки, легенды и предания, – он наставительно поднял указательный палец. – Да только в каждом сказе есть свой урок, который вам стоит запомнить и выучить.

Огонь, пляшущий на лучине, споткнулся о край куцего огарка, едва не упав с тонкой древесной жилки, с испугом качнулся, отстраняясь от порывистого движения мозолистой руки, выпрямился и робко вступил на новую, длинную жилку, по которой ему предстоит проделать увлекательный путь, скрашенный занимательным рассказом и думами о вечности, из которой он пришел по велению умелых рук, ударивших о кресало, и куда вернется после окончания своего безысходного танца.

Пальцы Деда Пахома коснулись струн. Растекаясь нежно пульсирующими волнами, мелодичные звуки заполнили комнату. Они текли неспешно, окутывая и обволакивая собравшихся ребятишек. Повинуясь внутреннему порыву, дети подались вперед, замерли, готовые с головой окунуться в открывающийся им дивный мир. В такт мелодии неожиданно раздался негромкий сладкозвучный голос сказителя:

– Вязкие зимние сумерки дрогнули…

Хозяйка сумеречного морока

(День Мары-Морены Осенней)

Четыре с половиной года после Купальской ночи

– Дядька, так ведь требы сегодня не подносят…

– Доброгнев, какой я тебе дядька?! – отмахнулся Огнеслав, после недавнего ухода Всеслава 1 ещё не привыкший к роли главного обрядника, оглянулся на робко ступающего мальца, увязавшегося с ним в дорогу. Юный спутник был дороден, широк в плечах и крепок в кости. Он чем-то неуловимо напоминал сгинувшего четыре лета назад крепыша Яробора, пусть пропавший и был старше мальчонки и не имел с ним родства. Это сходство сейчас отчего-то тревожило чуткого на приметы кудесника. – Ты зачем за мной увязался?!

Он оглянулся и пристально посмотрел в голубые глаза мальчонки. Выходя из берегов, два глубоких озера едва не захлестнули спрашивающего волнами наивного недоумения – дескать, чего ты браниться вздумал?

– Так меня это, мамка погнала из дому. Я киселя отхлебнул из кувшина, а она кричать: «Ты чего удумал, разбойник! Угощение домовому портить, нос свой длинный везде сунуть успеешь!», – и хвать за кочергу! Я тулупчик схватил и убег. Хотел сестренку с собой позвать, чтобы гулять веселее было, так мамка Веселинку в чулан заперла, чтобы та со мной не сбегла, а меня на порог не пускает. Иди, говорит, ума-разума наберись.

– Так темнеет же!

– То-то и оно – темнеет. Я подумал, в хлев пойду, отсижусь. В баню побоялся – не любит меня банник, всё норовит паром ошпарить. А тут смотрю – ты идёшь. Вижу, к околице. Мне и стало интересно – куда на ночь глядя.

– И ты решил выследить?

– Ну, не то, чтобы выследить, – мальчик замялся. – Просто решил посмотреть.

– А когда в лес ушли – струхнул?

Доброгнев пожевал губы. Среди ребятни он слыл тем ещё забиякой. Порою, поговаривали, не боялся перечить старшим ребятам в ватаге, за что и был порою бит. А ребятню помладше держал в ежовых рукавицах. Отроки, прошедшие испытание на Перунов день, прочили мальчишке через несколько лет роль заводилы среди всей младшей ребятни. Но ответить Огнеславу на обидный вопрос дерзостью малец не решился.

– Страшновато, чего уж там! – Доброгнев обошел еловую ветвь, за которой стоял позади кудесника, и подошел ближе, встав сбоку от мужчины. – Шёл-шёл, таился, чего скрывать. А ты всё оборачиваешься, углядеть меня хочешь. Цепко-цепко так шаришь по елям. Пару раз на меня вупор посмотрел. Я и не решился выйти – вдруг домой погонишь. А как дойти – темнеет уже, вдруг не дойду один до дома-то.

– Мест, что ли, не знаешь?! – усмехнулся Огнеслав

– Места–то знаю, что уж, не совсем далеко ушли. Ягодные места, грибные. Но день сегодня такой, я и подумал – рядом с тобой безопаснее. Если кто схватит, хоть закричать успею. Да так и не заметил, что уж далече совсем от деревни ушли. Потому и решился к тебе выйти – уж, думаю, не прогонишь.