Шрифт:
Смущаюсь, конечно. Но не противлюсь подобному проявлению чувств. Как я поняла, у них в семье это норма. Никто не заостряет на нас внимание.
– Скучала по тебе, – шепчу тихо.
– А я по тебе, – снова целует. – Знаешь, как?
Под напором любящих глаз стремительно наполняюсь восторгом.
– Как? – переспрашиваю игриво.
– Тёмыч, – окликает с порога Артем Владимирович. Мы машинально вместе оборачиваемся. – Я, когда тебе по дороге из Киева звонил, говорил по поводу фонда. Забыл, как он называется. Ты не помнишь?
Смотрю на своего Чарушина. Он уже ждет, принимает.
– Артем… – выдыхаю осуждающе.
– Тихо, тихо… – проговаривает он, сходу сражая своей шикарной улыбкой. – Да, я знал. Так надо было.
– Артем…
– В спальню пойдем, Лиз, – отбирает у меня нож, кладет его на доску и тянет к выходу.
– Артем…
Когда проносимся мимо мамы Тани, потоком выдает:
– Мам, ты отдыхай. Люблю тебя. Мы сейчас вернемся и все сделаем.
– Окей, сына.
Застывшему в проеме Артему Владимировичу с той же безбашенностью сына толкает:
– «Сириус» фонд называется, пап. Скоро будем. Не скучайте.
52
Да, дурак… Когда дело касается тебя, еще какой…
– Артем… – выдыхает Лиза, едва я закрываю дверь в спальню. – А Павел еще жив?
Собирался попросить ее не кричать, но этот вопрос резко в ступор ставит. Она такая серьезная и смиренная. Смотрит, выражая готовность принять любой мой ответ.
А я… Я расхожусь хохотом. Не могу сдержаться.
– В каком смысле, Лиз?
Обнимая ее, наступаю. Заставляю шагать задом наперед вглубь комнаты.
– В прямом, Артем. Ты не рассказывал, как решил вопрос с долгом, а сегодня…
– Черт, я его просто закрыл, – перебиваю, выказывая очевидные вещи. – Рассчитался, Лиз. Почему ты решила, что я могу кого-нибудь убить?
– Не знаю… Сегодня…
Она реально сомневается.
– Что «сегодня»? – подгоняю, закипая нетерпением.
Сердце пропускает. Пауза пугающая и мучительная. А потом… Рывками летит. Ощутимо и явно неисправно качает.
Впору бы начать задыхаться, пока моя Дикарка ищет слова. Но мне ведь уже фартануло… Знаю, что любит. Знаю, блядь. Без вариантов.
Ближе ее прижимаю. Касаюсь губами лба.
– Так что «сегодня», Лиз? – повторяю тише, очень терпеливо и, как мне кажется, нежно.
Дикарка вцепляется пальцами в мою футболку.
– Приходила мама… Моя… – шепчет, наконец. – Я вошла в квартиру, она Соне как раз жаловалась, что ты у них был… Был?
Резкий глубокий вдох, который совершаю, раздувает грудь на максимум. Сглатываю… Так тяжело, что сам это слышу. Какие-то заслонки абсолютно невовремя срабатывают. Кислород заканчивается, а их не поднять.
– Был, – короткий и емкий ответ.
Но Лизе, конечно, мало.
– Когда?
– В первую ночь, – продолжаю после вздоха нейтральным тоном. – Не мог уснуть. Все внутри кипело. Подрывало там все разнести, размазать всех… Не знаю, как сдержался. Хотел, чтобы эта тварь… – срываюсь. Натужно перевожу дыхание. – Прости… – извиняюсь, сугубо ради Лизы. – Хотел, чтобы твоя мать знала, что вся правда вскрылась… Чтобы спать боялась… Прости… Чтобы забыла о твоем существовании навсегда… Прости…
– Она очень испугалась... Ко мне бы точно не решилась вломиться. Через Соню действовать вздумала… Наверное, твоими деньгами заинтересовалась… Прости…
– Через Соню, значит… – повторяю на выдохе. Задерживаю паузу вместе с новым вдохом. А потом несколько жестковато высекаю: – Жоре скажу. Пусть он еще заедет. Сам не рискну второй раз. Реально убью. Прости.
Чувствую, как моя Дикарка кивает.
Не ужасается. Не пытается опротестовать. Не осуждает. И мне самому вдруг удается отпустить эмоции.
– Так, а с приездом родителей что? – поднимает тему, от которой меня снова заносит. – Зачем все это? При них… Неужели думал, что я откажу?
– Ну, перестраховался, Лиз… – выдаю максимально искренне.
Придерживаю ладонями спину чуть ниже лопаток, пока она отстраняется, чтобы посмотреть мне в лицо.
– Боже, Чарушин!
– Что?
– Ты порой такой дурачок!
– Да, дурак, – признаю с ухмылкой. – Когда дело касается тебя, еще какой…
– Помнишь, что я люблю тебя, да?