Шрифт:
– Я теперь не знаю, что это значит.
По моим венам летит какая-то горячая и хмельная смесь. Грудь и голову разрывает гудящими вибрациями.
– Знаешь, – убеждаю агрессивно.
– Не знаю! – повышает голос в ответ. – Правда, Артем… Уйди вон!
44
Знаешь, наверное, правду говорят,
что дважды в одну реку не войти…
Когда Чарушин ушел, я расплакалась. Да, в прошлом, в силу своего воспитания, забитости и страхов, я принимала неправильные решения и совершала ошибки. Однако то, как именно это сейчас интерпретировал Артем, попросту возмутительно!
Он ведь фактически назвал меня больной.
Будто любой мне способен что угодно внушить. Будто я сама своих чувств не понимаю. Будто люблю его, только когда он на меня влияет.
Чарушин ждет, что я успокоюсь. С тем и уходил, рассчитывая дать мне остыть. Я же, чем дольше думаю о том, что он сказал, тем сильнее становится моя обида. Нет, самые острые эмоции, конечно же, стихают. Но печаль углубляется и разрастается в самой чувствительной части моей души.
После полуночи, едва выхожу из ванной, на мой телефон начинают приходить сообщения. Судя по сигналам, одно за другим. Только у меня нет желания на них реагировать. Забираюсь в постель, кутаюсь в одеяло по самые уши и, прикрывая глаза, старательно выравниваю дыхание.
Сердце последнему крайне противится. Продолжает гулко бахать в груди.
Как он мог? Как?!
По привычке искала Чарушину оправдания, но понимания его выпаду никак не удавалось найти.
Электронные часы на моей тумбочке показывают два прямоугольных ноля, и за ними сорок семь, когда дверь бесшумно открывается. Догадываюсь об этом лишь по вспышке света, который проникает в темную комнату с коридора.
Не оборачиваюсь, даже не шевелюсь. Дыхание придерживаю.
Полумрак возвращается. Слышу шаги, а мгновение спустя тяжелый выдох Чарушина. Еще пара секунд, и он ложится на кровать позади меня.
– Повернешься ко мне?
Сложно понять: вопрос это или просьба. Он говорит тихо, а у меня слишком громко стучит в висках.
Я пробую сделать вдох, в груди сразу же поджог случается. За ним горячими волнами дрожь разлетается. Но я дотягиваю кислород до легких и медленно оборачиваюсь.
Подкладывая ладони под щеку, замираю напротив Артема, радуясь царящему вокруг нас полумраку. Его глаза мерцают, но всех эмоций разглядеть нереально. И это хорошо. Не хочу сейчас принимать. И свои выдавать тоже желания нет.
– Я принес твое крыло, – сообщает Чарушин шепотом.
– Хорошо, – роняю так же тихо. Выдерживая паузу, добавляю: – Оставь под подушкой.
Шумный вздох. Шорох простыней. Улавливаю движение его руки – возвращает подвеску, куда я сказала.
Пауза.
– Ты все еще обижена? Я писал, ты не ответила...
– Черт, Артем, конечно, я все еще обижена! – выпаливаю для самой себя неожиданно. – Честно?! Я бы хотела покинуть этот дом прямо сейчас!
Неясный гортанный звук. Отрывистый вздох. Обжигающее прикосновение ладони – осторожно скользит по моему плечу. Не дергает меня на себя, как обычно бывает у нас в постели. Сам пододвигается. Касается лицом моего лица. Вдыхаю его горячий выдох.
– Не уходи, – в этом шепоте уже отчетливо слышна просьба. – Давай как-то решим.
– Ты считаешь меня больной! Ведомой и зависимой… – выдвигаю дрожащим голосом. – Как это можно решить?
– Не считаю, – выдыхает Чарушин с неясными для меня печальными нотками. – Больной не считаю. Откуда ты такое взяла только?
– Да из твоих же слов!
Толкаю его в грудь.
– Я не то имел в виду! – отражает сердито, не позволяя себя отпихнуть.
– Как не то?! – злюсь еще сильнее.
– Так! – напирает он.
– А знаешь… – шепчу задушенно. На волне своей боли бью, не отмеряя силы: – Знаешь, наверное, правду говорят, что дважды в одну реку не войти. И нам не стоило! Сейчас это понимаю. Не стоило и пробовать! Не было бы сейчас больно… – резко глохну, когда Артем зажимает мне ладонью рот.
– Молчи, – сипит приглушенно.
И как только я затихаю, прекращая дергаться в его руках, отпускает и перекатывается на спину. Закладывая за голову руки, смотрит куда-то в потолок. Знаю, что ничего там не видит – слишком темно. Но, тем не менее, сохраняет неподвижность.
Я все жду, когда успокоится. Собираю какие-то более трезвые мысли, которые стоило бы озвучить уже ровным тоном, без всяких всплесков. Однако все это оказывается ненужным, когда Чарушин поднимается и выходит из комнаты.
Ночь проходит ужасно. Я не сплю. Скорее, в каком-то коматозе нахожусь. Мозг продолжает работать, мысли сыплются практически непрерывно, и при этом мне еще что-то снится.
Утром мы не разговариваем. Напряжение между нами едва не сильнее, чем в самые первые дни моего проживания в доме Чарушиных. Даже девочки замечают. Марина пытается осторожно расспрашивать. Я отделываюсь коротким «поссорились».