Суровый Федор Иванович скептически изучает указанное цветовое многообразие и, чуть дергая глазом, уточняет голосом доброго санитара из психбольницы:

— Вы всегда надеваете разные носки, когда собираетесь к кому-то на дачу?

— Нет, но… так получилось. Вообще-то я люблю носки позитивных цветов…

Растерянно замолкаю под его взглядом. На самом деле «коктейль» из цветастых носков храниться в моем гардеробе со времен замужества. Зловредному алкоголику я всегда покупала черные, серые или коричневые, себе же — поярче, чтобы не путались. А то поначалу он вечно ходил в моих, а я нацепляла его. Не знаю, кого это раздражало больше… Так или иначе, теперь в моем скромном жилище не осталось ни одного черного, серого ли коричневого носка, и даже синие, насколько я помню, уехали вместе с Петькой. За годы совместной жизни их, кстати, накопилось прилично — и, зная предпринимательскую жилку неисправимого алканавта, могу поспорить на томик Донцовой, что он обязательно попытается (а, может, уже попытался) кому-нибудь их продать. А что, это деньги, которые тоже можно пропить.

Хотелось бы мне взглянуть на «счастливого покупателя»…

Конечно, я не спешу рассказывать обо всем Хучику (должны же у нас остаться какие-то семейные тайны), а просто втираю менту, что цветные носки привносят в мою унылую серую жизнь небольшой позитив, после чего продолжаю рассказывать трогательную историю про отравленный чай.

С каждый сказанным мною словом следак чуть грустнеет, а, учитывая, что он и вначале не представлял собой образец оптимизма, все идет к тому, что к концу рассказа он превратится в злобного огнедышащего Пьеро.

Но только я добираюсь до эпизода с смс-кой, в комнатушку заваливается мент помоложе и деловито уточняет, что делать с ножом. Хучик смотрит на него, как на идиота, и посылает завернуть как вещдок.

Едва дожидаюсь, когда он уйдет:

— Какой-такой нож?!

И тут следак впервые за всю беседу изволит улыбнуться:

— А, вы же не знаете, — медленно произносит он, демонстрируя весь набор крокодильих зубов. — Вашу Людмилу только что задержали… — драматическая пауза, — с ножом в одной руке и топором в другой.

— Топором?! — кажется, я немного бледнею. Страшно представить, что она собиралась делать с этим комплектом.

С минуту коварный следак наслаждается произведенным эффектом, потом милостиво произносит:

— Это шутка. В другой руке был моток, точнее, клубок запутанного шпагата. Кстати, мы могли не спешить: по самым скромным подсчетам, распутывание этой веревки заняло бы у вашей подруги не меньше часа.

Насладившись моей реакцией на это сомнительное утешение, следак ощутимо веселеет и предлагает начать сначала. Послушно пересказываю события, случившиеся с самого утра… пока вдруг не понимаю, что дело нечисто! Коварный Хучик явно задумал какую-то гадость, иначе зачем он так благодушно кивает, едва-едва сузив глаза, и даже ни разу не вспоминает про тот злополучный визит к Костылевым?

Дурное предчувствие меня не обманывает — дослушав до конца, следак задает всего лишь с десяток вопросов и, даже не составляя протокол, волочет меня к их криминальному медику. Угадайте, зачем? Делать промывание желудка! Наверняка это месть за потраченные ментовские нервы, потому, что объективных причин для такой процедуры я не вижу. Подумаешь, выпила два глотка дешевого чая, щедро приправленного снотворным!

Пока я лихорадочно вспоминаю дату принятия конвенции против пыток, Федор Иванович заявляет, что сегодня я плохо выгляжу (!), паршиво соображаю (!!), а он заботиться о моем здоровье (!!!), поэтому вынужден отдать в загребущие лапы медика, который все равно скучает без дела.

Медик встречает меня с нездоровым энтузиазмом. Приходится покориться. Вот только не сомневаюсь, что если бы моей жизни действительно что-нибудь угрожало, следак бы сразу отправил к врачам. Уверена, это месть!..

Описывать гадкую процедуру не буду. Кому уже делали, знают, что это за мерзость, а те, кто не сталкивался, пусть остаются в счастливом неведении. Кто говорит, что для этого обязательно нужно ехать в больницу на «Скорой помощи», спешу вас разочаровать — скорая ментовская помощь от Хучика лишена подобных ограничений.

Сам Хучик при этом не присутствует, но рядом крутится стажер и развлекает меня рассказами о Людмиле-Литературе.

— Она говорит, что не хотела травить вас снотворным, а собиралась лишь обезвредить до приезда полиции, — рассказывает Вадим, пока я пью воду из пластикового стаканчика. — Потому, что вы маньячка и шантажистка.

Я возмущенно булькаю в стаканчик:

— И чем я должна была ее шантажировать?

— А мы не знаем, она не сказала, — небрежно произносит Вадим. — Неужели дя… Федор Иванович вас не спрашивал?

Вообще-то спрашивал, но что мне сказать? Все, что я знаю, и без того известно всей школе. Ну, разве что…

Собственно, после того, как я сообщила менту, что наша утонченная леди снимает стресс, нацарапывая на партах ругательства (сначала я, кстати, думала на русичку), он и потащил меня на промывание желудка.

После промывания желудка я дрожу и зеленею, как зомби недельной давности, так что жалостливый Вадим отводит меня обратно в дом и наливает кофе из термоса.