Вообще интересны сами обстоятельства, при которых возникла возможность шить шапки из шкурок сусликов. В начале пятидесятых годов этих зверьков на колхозных полях в окрестностях села было очень много. Они были настолько многочисленны, что, выехав за село, можно было вдоль дороги увидеть слева и справа враз несколько пушистых юрких комочков. Они наносили посевам урон, и местные власти приветствовали тех, кто отлавливал этих зверьков. За каждого пойманного суслика платили мукой, но по желанию и деньгами. Шкурка, по-моему, тогда стоила шесть копеек. Заманчиво было сдать шкурку в «Заготсырье» и получить свои звонкие монеты. Дело можно было поставить на индустриальную технологию и немного заработать. Вот мои дядьки – Алексей и Сергей – и поставили это дело на конвейер. Каким образом?

Началось, помню, все красиво и празднично. Я проснулся в один из воскресных дней от ароматнейшего запаха пирожков с картошкой. Бабушка почему-то делала пирожки всегда очень большие, это я запомнил на всю жизнь. Они были очень вкусны с холодным молоком. Когда я встал, то в горнице увидел два совершенно новых велосипеда Пензенской фабрики. Два мужских велосипеда. У нас был один трофейный немецкий велосипед, дамский. Эти новые велосипеды, как живые существа, стояли у окна. Оказалось, что мои дядья, решив начать промысел на сусликов, приобрели для этих целей технику. И действительно, промысел пошел удачно. На велосипедах мы объезжали поля, беря с собой капканы. Брали еще в метр высотой гибкие прутики, на конце каждого из которых привязано было гусиное перо. Технология была проста: около каждой сусляной норы ставился капкан и привязывался к этому прутику. Выставлялось тридцать-сорок капканов. Потом мы уезжали, а перед обедом возвращались в поле и обходили капканы, собирая добычу. Мы легко отыскивали капканы, ибо прутики с белыми гусиными перьями были видны издалека. Каждый раз с солидным уловом возвращались домой. Быстро начинали снимать шкурки, выделывать. Все было организовано как на солидном предприятии, с техникой и своей технологией. Велосипед был тогда серьезным механизмом. Он был неприхотлив и надежен в сельской местности. Потом был куплен мотоцикл, но он так и не прижился: то карбюратор, то еще какая-нибудь система барахлила. С бензином проблема. Керосин был, а вот бензин не всегда…

Моя жена, я так понимаю, начинает ревновать меня к моему магнитофону.

– Ты нашел способ, как тебе разрядиться, нашел отдушину, выговорился в свой черный ящик – и все. А мне что придумать?

Я смотрю на предмет ревности – черный «Сони», солидный, изящный.

Он лежит передо мной, приобретенный года два тому назад, и я начинаю думать, что он – живое существо. Может быть, это такая небольшая, но очень умная, верная, элегантная собака, которая лежит у меня на столе и смотрит на меня зоркими глазами. Все понимает, все воспринимает, только, вот, не говорит. А если говорит, то только моим голосом. Может быть, не зря жена меня начинает ревновать? Я заметил, что мне действительно становится лучше, когда прихожу с работы и нажимаю кнопку записи. Закончив диктовать, чувствую некоторое облегчение и ощущение того, что я сделал что-то – пусть не очень важное, – но необходимое…

Детство у нашего поколения было, мягко говоря, неустроенное. Помню случай. Мне лет семь-восемь, отец около пяти лет лежит в госпитале после возвращения с войны. Идет уборочная. Машины гоняют с поля в «Заготзерно», возят дары нового урожая. А нам в это время практически нечего есть. Дед говорит моей матушке:

– Послушай, Катерина, там за селом по проселку ходят машины с зерном. В одном месте выбоина на дороге, грузовик подскакивает, зерно вылетает, сыплется на дорогу, и там можно набрать немного. Потом бы смололи, какая-никакая мука будет.

Взяв мешок, лопатку, веник и большое решето для просеивания, мы с матушкой пошли на это место. Действительно, все так и есть – и выбоина на дороге, и просыпающиеся зерна. Мы стали быстро подбирать эти зерна после каждого проезжающего грузовика. Так споро у нас пошло дело. Матушка сгребала вместе с дорожной пылью зерно, складывала в решето, а я его просеивал и ссыпал в мешок. Пыль была мягкая, знойная и она вся пролетала через решето, оставалось зерно и маленькие земляные камешки, которые мы решили выбрать дома.

Мы увлеклись и не сразу увидели, что мимо нас проезжает нарядная двуколка и на ней председатель райисполкома. Председателя я знал. Он был большой, лобастый, с головой круглой и лысой.

Когда мы приходили пацанами в клуб, там всегда был шум, гам, но вот наступал торжественный момент: в зал входило руководство района, наши районные руководители – с домочадцами, степенно шествуя гуськом. Их всегда было человек десять во главе с первым секретарем райкома партии и председателем райисполкома. Они снимали шапки на входе, в фойе, и обычно садились в первом ряду. Зал на двести человек замолкал, ни шума, ни шороха. Перед начальством робели все.

Оробели и мы с матушкой, разогнувшись над кучкой с зерном. Председатель райисполкома не обратил на нас внимания, глядя поверх наших голов. А я был заворожен его спутницей. В коляске была женщина. Молодая и красивая. По моим понятиям, женщина была одета, как в сказке, в белое платье с какими-то украшениями. Она выглядела так ярко и красиво, что ей в ее одеянии надо было быть на сцене театра, на сцене клубного зала, но не в поле. Она была либо его женой, либо дочерью, приехавшей из города. Когда они уже проехали мимо нас, женщина повернулась и посмотрела на меня. Затем она, наклонившись, что-то сказала своему спутнику, который так красиво держал вожжи в руках, что это напомнило фильм «Кубанские казаки». Председатель повернул породистую лошадь, подъехал к нам и как будто впервые увидев, спросил:

– Вы что тут делаете?

Мы молчали, все было видно и так.

– Прекратите, это зерно не ваше, это зерно государства. Вы поступаете скверно.

Все-таки председатель понимал, что зерно пропащее уже, что надо наводить порядок на транспортировке. И, говоря с нами (мы видели), он выбирал мягкие выражения и грубо с нами не поступил. Но собирать зерно запретил.

Он не стал ждать, прекратим мы или нет, развернулся и уехал. Но мы не могли осмелиться продолжать собирать зерно. То, что мы собрали, мы не высыпали на дорогу, а просто свернули свои вещи и пошли. А невдалеке уже ехал очередной грузовик, хозяин которого – государство – был где-то непонятно далеко. Машину как-то особенно сильно встряхнуло и из нее высыпалась солидная порция пшеницы, полуторка же, не останавливаясь, помчалась дальше. Мама не сказала ни слова, но я заметил на ее щеках слезы.