— А как, милая, твое имя? — спросил великан, но столь простой, по сути, вопрос изрядно меня озадачил.

Назваться Адой — возможно, вызвать гнев своих садистов-покровителей. Использовать чужое мужское имя Реджинальд — обидеть очевидной ложью человека, который этого совсем не заслужил.

— Все теперь зовут меня Реджи, — решив привыкать к новым реалиям, я сгладила вынужденную ложь виноватой улыбкой.

— Реджи, так Реджи, — неожиданно легко согласился Герард. — Главное не это. Главное совсем другое…

Так и продолжая стоять к нам спиной и что-то сосредоточенно помешивая в кастрюле, Флок настороженно притих.

— Никто в этом доме не ценит моих десертов! — внезапно буквально взорвался главный повар.

И замеревший было Флок вздрогнул, пришибленно втянув голову в костлявые плечи.

— Вот!

С громким, заставшим врасплох стуком, на стол, прямо перед моим изумленным взглядом, приземлилось блюдо с разномастными пирожными. Я даже вздрогнула от неожиданности.

— Ешь! — не терпящим возражения голосом скомандовал великан.

Должно быть, от созерцания сего кондитерского великолепия глаза мои сделались круглыми, а рот открылся в немом восторге.

Кстати, в детстве я на дух не переносила сладкого. Конфеты казались мне невыносимо липкой приторной массой, следы которой, плохо смытые с рук, ввергали в чрезвычайное раздражение. Тогда за главное лакомство я почитала селедку или же маринованные помидоры, а за особую экзотику считала помидоры не простые, а обязательно зеленые. Прелесть тортов, в том числе знаменитой «Светланы», которую в моем родном городе, по общему мнению, виртуозно пек наш местный хлебозавод, я не понимала. Медовик долгие годы виделся дьявольским орудием пыток, а первой сладостью, которая пришлась мне по вкусу, оказалось сливочное мороженое, продававшееся за сущие копейки в райцентре, недалеко от деревни, где в малолетстве я гостила у родного деда.

То мороженое обладало непередаваемым божественным вкусом и навсегда соединилось в моей памяти с самыми безмятежными и радостными днями прошлого. С тех пор многое переменилось. Сильные разрушительные эмоции, не раз и не два потрясавшие мою взрослую жизнь, внезапно изменили вкусовые предпочтения, и я, к своей немалой печали, стала большой поклонницей всевозможных булок и кремовых десертов. Неизменным осталась лишь первая любовь к прохладному белоснежному лакомству.

Кто же мог знать, что здесь, в этом неприветливом, застывшем в вечном сумраке доме, за гранью знакомого мира и привычных будней, я столкнусь с тем, кто вернет мне вкус, казалось, безвозвратно утраченного счастья. Как повар Герард обладал удивительным даром пробуждать своими десертами однажды испытанные яркие светлые чувства.

Я послушно потянулась за столь экспрессивно предложенным угощением и, не забыв полюбоваться совершенством кремовой розочки на выбранном шедевре, положила пирожное себе в рот. Эффект был сравним с землетрясением. В ушах зазвучал светлый, как перезвон колокольчиков, смех мамы, тело окутало мягкостью взбитой, прожаренной на знойном июльском солнце пуховой перины, а обоняния коснулся тонкий запах свежескошенной травы и парного молока. Под кожей приливом разлились покой и радость.

— Боже… — немного отойдя от пережитого наслаждения, прошептала я. — Если однажды я решу умереть, то от обжорства вашими пирожными. Это чистая магия! Я никогда не пробовала ничего подобного.

Очень хотелось добавить, что с такой выпечкой не нужны никакие антидепрессанты, но, справедливо опасаясь, что ни про депрессии, не уж тем более ни про какие антидепрессанты тут и слыхом не слыхивали, я воздержалась.

Тем не менее, петь дифирамбы кулинарному таланту главного повара я могла бы еще долго. Однако, судя по его реакции, главным комплиментом для Герарда являлось удовольствие наблюдать, с каким восторгом я уплетаю приготовленные им сладости.

Уничтожив целое блюдо пирожных и запив их двумя кружками какого-то терпкого напитка, я с удивлением обнаружила, что… немножко опьянела.

— Ой, — растерялась, поднимаясь из-за стола. В ногах ощущалась знакомая тяжесть, а в голове приятная легкость. — А что, здесь во что-то был добавлен алкоголь?

— Нет, — сияя и блаженно улыбаясь, ответил великан. — Просто ты еще не очерствела душой и маленько опьянела от всколыхнувшегося счастья.

— Всколыхнувшегося? — переспросила я. — Вы говорите так, будто счастье — это ил в реке.

— Так и есть. — Глаза главного повара-пирата блестели хитро и весело. — Всё, что люди когда-либо испытали, ложится на дно нашей души, и если человек не обрастает изнутри ледяной коростой равнодушия, любые чувства может воскресить умелый кулинар. Просто в этом доме нет никого, кто бы смог оценить мое мастерство.

— Теперь есть! — немало потрясенная случившимся, пылко воскликнула я и неловко покачнулась.

А затем не придумала ничего лучшего, чем повиснуть на Герарде и, уткнувшись ему в грудь, громко зарыдать. Уж то ли магия, сокрытая в съеденной пище, то ли потрясения минувших дней проделали брешь в броне моего самоконтроля, но еще никогда я не рыдала так обильно и так очистительно. Словно сама безнадежность выходила из глаз с этим слезами.

Краем сознания я замечала, как Флок, оказавшийся весьма чувствительным к женским слезам, носился вокруг нас раненой антилопой, то протягивая носовой платок, то предлагая водички.