Обняв Клима, он поцеловал его в лоб, в щеки, похлопал по спине и добавил:

– Дедушка тоже с нами. Да. Прощай. У... уважай мать, она достойна...

Не сказав, чего именно достойна мать, он взмахнул рукою и почесал подбородок. Климу показалось, что он хотел ладонью прикрыть пухлый рот свой.

Когда дедушка, отец и брат, простившийся с Климом грубо и враждебно, уехали, дом не опустел от этого, но через несколько дней Клим вспомнил неверующие слова, сказанные на реке, когда тонул Борис Варавка:

"Да - был ли мальчик-то? Может, мальчика-то и не было?"

Ужас, испытанный Климом в те минуты, когда красные, цепкие руки, высовываясь из воды, подвигались к нему, Клим прочно забыл; сцена гибели Бориса вспоминалась ему все более редко и лишь как неприятное сновидение. Но в словах скептического человека было что-то назойливое, как будто они хотели утвердиться забавной, подмигивающей поговоркой:

"Может, мальчика-то и не было?"

Клим любил такие поговорки, смутно чувствуя их скользкую двусмысленность и замечая, что именно они охотно принимаются за мудрость. Ночами, в постели, перед тем как заснуть, вспоминая все, что слышал за день, он отсевал непонятное и неяркое, как шелуху, бережно сохраняя в памяти наиболее крупные зерна разных мудростей, чтоб, при случае, воспользоваться ими и еще раз подкрепить репутацию юноши вдумчивого. Он умел сказать чужое так осторожно, мимоходом и в то же время небрежно, как будто сказанное им являлось лишь ничтожной частицей сокровищ его ума. И были удачные минуты успеха, вспоминая которые, он сам любовался собою с таким же удивлением, с каким люди любовались им.

Но почти всегда, вслед за этим, Клим недоуменно, с досадой, близкой злому унынию, вспоминал о Лидии, которая не умеет или не хочет видеть его таким, как видят другие. Она днями и неделями как будто даже и совсем не видела его, точно он для нее бесплотен, бесцветен, не существует. Вырастая, она становилась все более странной и трудной девочкой. Варавка, улыбаясь в лисью бороду большой, красной улыбкой, говорил:

– В мать пошла. Та тоже мастерица была выдумывать. Выдумает и - верит.

Глагол - выдумывать, слово - выдумка отец Лидии произносил чаще, чем все другие знакомые, и это слово всегда успокаивало, укрепляло Клима. Всегда, но не в случае с Лидией, - случае, возбудившем у него очень сложное чувство к этой девочке.

Летом, на другой год после смерти Бориса, когда Лидии минуло двенадцать лет, Игорь Туробоев отказался учиться в военной школе и должен был ехать в какую-то другую, в Петербург. И вот, за несколько дней до его отъезда, во время завтрака, Лидия решительно заявила отцу, что она любит Игоря, не может без него жить и не хочет, чтоб он учился в другом городе.

– Он должен жить и учиться здесь, - сказала она, пристукнув по столу маленьким, но крепким кулачком.
– А когда мне будет пятнадцать лет и шесть месяцев, мы обвенчаемся.

– Это - чепуха, Лидка, - строго сказал отец.
– Я запрещаю...

Не пожелав узнать, что он запрещает, Лидия встала из-за стола и ушла, раньше чем Варавка успел остановить efc В дверях, схватись за косяк, она сказала:

– Это дело божие...

– Какая экзальтированная девочка, - заметила мать, одобрительно глядя на Клима, - он смеялся. Засмеялся и Варавка.

Но раньше чем они успели кончить завтрак, явился Игорь Туробоев, бледный, с синевой под глазами, корректно расшаркался пред матерью Клима, поцеловал ей руку и, остановясь пред Варавкой, очень звонко объявил, что он любит Лиду, не может ехать в Петербург и просит Варавку...

Не дослушав его речь, Варавка захохотал, раскачивая свое огромное тело, скрипя стулом. Вера Петровна снисходительно улыбалась, Клим смотрел на Игоря с неприятным удивлением, а Игорь стоял неподвижно, но казалось, что он все вытягивается, растет. Подождав, когда Варавка прохохотался, он все так же звонко сказал:

– И прошу вас сказать моему папа, что, если этого не будет, я убью себя. Прошу вас верить. Папа не верит.

Несколько секунд мужчина и женщина молчали, переглядываясь, потом мать указала Климу глазами на дверь;

Клим ушел к себе смущенный, не понимая, как отнестись к этой сцене. Из окна своей комнаты он видел: Варавка, ожесточенно встряхивая бородою, увел Игоря за руку на улицу, затем вернулся вместе с маленьким, сухоньким отцом Игоря, лысым, в серой тужурке и серых брюках с красными лампасами. Они долго ходили по дорожке сада, седые усы Туробоева непрерывно дрожали, он говорил что-то хриплым, сорванным голосом, Варавка глухо мычал, часто отирая платком красное лицо, и кивал головою. Пришла мать и строго приказала Климу:

– Тебе пора на урок, к Томилину. Ты, конечно, не станешь рассказывать ему об этих глупостям

Когда Клим возвратился с урока и хотел пройти к Лидии, ему сказали, что это нельзя, Лидия заперта в своей комнате. Было необыкновенно скучно и напряженно тихо в доме, но Климу казалось, что сейчас что-то упадет со страшным грохотом. Ничего не упало. Мать и Варавка куда-то ушли, а Клим вышел в сад и стал смотреть в окно комнаты Лидии. Девочка не появлялась в окне, мелькала только растрепанная голова Тани Куликовой. Клим сел на скамью и долго сидел, ни о чем не думая, видя пред собою только лица Игоря и Варавки, желая, чтоб Игоря хорошенько высекли, а Лидию... Он долго соображал, как нужно наказать ее, и не нашел для девочки наказания, которое не было бы обидно и ему.