Эд вздергивает бровь.

— Да? Вы, вроде, раньше хорошо ладили.

— По-видимому, мы были близкими подругами.

— Не знаю, зашло ли так далеко. Но могу ошибаться. — Он упирается локтями в стол, так что трудно не пялиться на его плечи.

Печально, что меня так тянет к Эду. Печально для меня, потому что шансы когда-либо прикоснуться к нему равны нулю. Я перевожу взгляд на тарелку. Так гораздо безопаснее.

— Во всяком случае, ей было что сказать. Особенно относительно наших с тобой отношений. Сейчас, конечно, у нас с тобой нет отношений. Я не имела в виду…

— Например?

— Например, что она говорила? М-м-м, ну, очевидно, в наших отношениях были фундаментальные ошибки. Ты, похоже, считал меня слишком хрупким созданием, нуждающимся в очень осторожном обращении, из-за долгой болезни и смерти моей матери. — Я хмурюсь. — Это всплывало в нескольких разговорах. Я имею в виду, такое событие должно глобально повлиять на жизнь, верно?

— Да, — только и говорит Эд.

— А когда ты не помнишь то, что формировало твою личность, то кем становишься?

Эд закончил жевать и отпивает пиво.

— Как я уже говорил, ты все еще остаешься собой, просто другой. Наверное, Шеннон права: после смерти матери ты долго грустила. Ты видела, как она медленно угасает, и, естественно, это на тебя повлияло. Наверное из-за этого я старался быть с тобой осторожным. Слишком осторожным, недостаточно открытым.

— Мм.

— Что еще она сказала?

— Ты точно хочешь знать?

— Я же спрашиваю, верно? — Он снова набивает рот едой, но не отводит от меня выжидательного взгляда.

В комнате сгущаются сумерки, и в этом тусклом освещении его глаза темнее. Загадочнее даже.

— Она сказала, что я так никогда и не смогла вписаться в твой мир, поэтому чувствовала себя неуверенно. По ее словам, я была простушкой, которая выбралась из глубинки. Она, естественно, выразилась иначе, более красиво, но суть была такова.

Эд хмурится.

Мы сейчас на опасной почве.

— Чушь собачья. Ты прекрасно подходила мне, вписывалась в мою семью и в компанию друзей. Я никогда не ждал, что ты изменишься ради меня. И сильно удивился, когда ты сказала, что хочешь татуировку.

— Правда?

— Да. Тебе нравились мои татуировки, но себе ты их не хотела, а потом вдруг передумала. В любом случае, Шеннон преувеличивает. Я не какой-нибудь беспредельщик. Я живу обычной жизнью. Хожу на работу, возвращаюсь домой и выгуливаю собаку, стираю белье по выходным. Это очень далекое от анархии и беспредела.

— Ты разделяешь белье по цветам, когда стираешь? Если нет, то это определенно беспредел.

— Неужели?

— О да. Хаос, нарушение всех правил. Только плохие парни так поступают, и цыпочки сходят с ума от таких вещей.

Его глаза смеются, и от этого у меня теплеет на душе.

— Хочешь верь, хочешь нет.

— Думаю, нет. Расскажи что-нибудь, что сформировало тебя, как личность, — прошу я, а затем спешу смягчить просьбу до того, как обычная настороженность появится в его глазах, — друг-сосед Эд.

— Так вот кто мы такие, а? — Он вздыхает.

Вопрос кажется гипотетическим, поэтому я держу рот на замке. Может быть, он тоже не знает, какой ярлык на нас повесить.

— Ладно. Дай мне подумать.

Я ем. Труднее выпалить что-то глупое, когда рот забит.

— До старших классов я был самым маленьким среди учеников, и из-за этого меня сильно дразнили. Затем я резко вытянулся. Это не имело значения для моих друзей, но некоторые действительно начали относиться ко мне по-другому.

— Девушки?

— Да, в том числе и девушки, — он слегка ухмыляется. — Словно я вдруг стал не просто мишенью для насмешек, а чем-то большим.

— Ты вел счет?

— Я не из тех, кто целует, а потом болтает.

Я улыбаюсь. Может, и нет, но уверена, он хорошо целуется. Мурашки вернулись.

— Это был отличный урок, чтобы не поддаваться на ложное представление людей о тебе, понимаешь?

— Хочешь сказать, что если ты вдруг стал красавцем, это еще не значит, что ты изменился как личность? — Эд облизывает губы. Его взгляд теперь немного настороженный. Или, может быть, оценивающий. Я не знаю. — Что? Ты красивый мужчина, и сам это знаешь. Что в этом такого? Я не должна была это говорить?

— Приставать к бывшему считается дурным тоном.