— Спасибо, Мама.

Она сжала мою ладонь.

— С дядей поздоровайся, и можете по-тихому убегать.

Вика

Мы изможденные, уставшие и невероятно счастливые. Я пропитана им — его запахом, его шепотом, его рычанием и касанием его горячих рук. Простынь под нами мятая. Мои широко разведенные ноги обвивают его талию. Его лицо прямо в ложбинке моей груди, а обе ладони на полушариях. Мы мокрые от пота, и это чертовски нравится мне.

— Верх, — с губ срывается хрип. Кажется, горло село от громких криков. Даже вспомнить стыдно, что мы творили, но сейчас мне плевать на то, как это звучало или выглядело. Я дорвалась до него, и собираюсь получить от этих пары дней по полной.

Вместо ответа, его губы накрывают мой сосок. Он втягивает его, а мое уставшее тело тут же оживает. Отзывается на малейшую ласку. Выгибаюсь, желая большего, а он продолжает ласкать меня. Илья переворачивает нас, так, что теперь я седлаю его. Голова кружится от каждого его движения во мне. И я закрываю глаза, потому что это намного больше, чем я могу вынести.

Его пальцы впиваются в мои бедра, он напряжен. Вижу, как вздуваются вены на его руках и шее, как он кривится, когда подходит к концу… А вот когда распахивает свои глаза и пожирает меня одурманенным, безумным взглядом — этого уже не вижу. Потому что улетаю, зажмурившись. И это самое лучшее, что я когда либо испытывала.

Верх поднимается, обхватывает меня руками, а я повисаю плеточкой в его руках. Он гладит меня, без устали. Спину мою гладит, плечи, бедра, а я где-то в параллельной вселенной сейчас.

— Я люблю тебя, — его тихий шепот нежным шелком по плечам. Я кутаюсь в его тепло и его сильные руки. Я растворяюсь в нем, и это единственное, что имеет смысл.

— Мелкая, — чувствую касание его губ между лопаток. Колкие мурашки бегут по телу. Тянусь к нему, довольно мурлыкая. Смешок. Кожу обжигает его горячим дыханием, а сильные ладони накрывают мою грудь.

— Уже утро?

Верх смеется.

— Уже вечер. Мы с тобой сутки почти не вылезаем отсюда.

— М-м-м, — потягиваюсь довольно, ощущая по всему телу и приятную усталость и легкость.

— Надеюсь, мне удалось сбросить пару лишних килограммов?

Он нависает надо мной. Глаза его глубокие, зеленые и я тону в них, прыгаю с разбега и погружаюсь в пучину. Наклоняется, оставляя на моих губах поцелуй.

— Никаких «похудела». Идем, будем кормить тебя.

Я бросаю быстрый взгляд к двери. Не хочется выбираться из его спальни. В груди отдает ноющим ощущением страха. Я боюсь. Внешний мир постоянно разводит нас, а здесь… я не хочу, чтобы наша идиллия заканчивалась.

Илья смеется.

— Да не переживай ты. Мы одни дома. Мама еще не вернулась.

А я только сейчас вспоминаю о Ирине Витальевне. Любимый поднимается и щеголяет абсолютно обнаженным в сторону гардеробной. Насмотреться на его тело не могу. Идеальный мой. Разве может быть так много красоты в одной человеке? Когда он возвращается, на нем чернее бермуды, а в руках белая футболка.

— Держи, мелкая, — наклонившись, он целует меня в грудь. Вздрагиваю, от проносящихся по венам разрядам тока. Верх чувствует мою реакцию, и когда отстраняется от меня, на его губах искрится улыбка.

Смущенная быстренько поднимаюсь с кровати и надеваю футболку. Осмотревшись по сторонам, ищу свое белье, но, как назло нигде не вижу. А этот негодяй прекрасно понимает, о чем я сейчас думаю. Его ладонь ложится на мою ягодицу, а вторая рука притягивает к себе.

— Никакого белья, я хочу трогать тебя. постоянно, — его шепот посылает мурашки по телу. Хорошо, что он не видит сейчас мое лицо.

Мы спускаемся вниз. В груди легкое волнение, но ладонь Ильи крепко сжимает мою, и я стараюсь думать только о ней.

— Где же твоя мама? — спрашиваю, когда мы проходим в кухню. Верх подхватывает меня за талию и усаживает прямо на столешницу. Его руки каются моих бедер, ведут вверх, задирая подол футболки. Он устраивается между моих ног, и когда его пальцы, будто невзначай пробегают по моей влажной плоти, меня током прошибает.

— Мама в загуле. Их вечеринки всегда растягиваются дня на два, — у самых губ, его палец кружит по клитору, а взгляд уже темных глаз не отпускает мои. Запрокидываю голову назад, смотрю на него из-под полуопущенных ресниц, и уже думать не о чем не могу, кроме как о нем, внутри себя.