Слова Володи меня огорчили. Ведь я надеялся, что со мной тоже когда-нибудь произойдет подобный случай и в меня попадет стрела, долго томившаяся в обыденной скуке музейной жизни.

И все время вбегают разные люди: родственники, соседи и просто знакомые, они трогают меня, сочувствуют и возбужденно расспрашивают о происшествии, свидетелем которого я был сегодня утром.

В пятый, в шестой, в десятый раз я повторяю то, что уже говорил. И странно, происшествие отдаляется от меня, и мне начинает казаться, что это было не сегодня утром, а в прошлом году и что я даже не был свидетелем, а только от кого-то о нем слышал.

Взрослые, выслушав меня, начинают гадать, кто же виноват: учительница, администрация, великий русский путешественник Миклухо-Маклай или тот скульптор, который вылепил папуаса из недостаточно прочного и недоброкачественного материала, доверив экспонату лук и стрелу, настоящую папуасскую стрелу с очень острым и слишком опасным наконечником.

Ночью мне приснился папуас. Палец у него уже был на месте. Кто-то его аккуратно приклеил. И папуас сказал мне на чистом русском языке, без всякого акцента:

– Ладно, не сердись. И Коровин тоже пусть не сердится. Это случилось не по моей вине и не по халатности администрации, а по законам больших чисел.

Мне очень понравилось, что папуас не стал жаловаться на администрацию и свалил все на большие числа. На его месте я поступил бы точно так же.

Потом папуас исчез. Я проснулся и стал думать о Витьке и о больших числах, которым, по мнению моего двоюродного брата Володи, мы обязаны всем - и плохим и хорошим.

Теперь я хочу рассказать о Витьке Коровине и его жизни еще до того случая, когда у папуаса отломился палец.

Витька Коровин старался походить на взрослого, и это даже ему удавалось. Иногда мне казалось, что он имел право отпустить себе бородку и усы, если, конечно, они стали бы у него расти. Но усы и бородка, как известно, растут только у тех, кто достиг положенного для них возраста. А Витька еще не достиг. Наружность у него была детская: вздернутый нос, оттопыренные уши, веснушки на подбородке и на пальцах, насыпанные, как манная крупа.

Характер у него был не детский - в этом все дело.

На лице Витьки появлялась усмешка, когда кто-нибудь из нас, увлекшись, делился своим желанием .совершить что-нибудь выдающееся - какое-нибудь путешествие, подвиг или большое научное и техническое открытие. Не то чтобы Витька был против научных открытий и подвигов, но он, совсем как взрослый, не верил, что эти выдающиеся открытия и подвиги совершит кто-нибудь из нас. При взгляде на Витьку и на его усмешку возникала нелепая мысль, что приключения, подвиги и разные великие открытия случаются только в интересных книжках, а в жизни все наоборот и почти нет подвигов и всяких открытий. Домашние хозяйки идут с сумками и авоськами на Деребкинский рынок, в окно парикмахерской видно, как парикмахерша стрижет и бреет красивого молодого интеллигента, на перекрестке скучает милиционер, газетчица в киоске продает газеты, и, кроме этого, пока нет ничего, все остальное только в книжках. Все это можно было подумать, глядя на Витькипу усмешку и вообще на недоверчивое выражение его лица. Уж очень любил Коровин все привычное и доступное, все, что рядом с ним на Петроградской стороне или на Васильевском острове, а то, что далеко, в прошлом или будущем, то он не ценил. И еще он ценил тишину. Да, тишину. Терпеть он не мог шума. В этом мне пришлось убедиться, когда меня посадили с ним рядом, за одну парту, желая, чтобы я научился от него вести себя тихо, примерно.

Я много думал о том, что за человек Витька Коровин и почему он все делает медленно, осмотрительно, не спеша, обдуманно и спокойно.

Однажды я спросил его:

– А верно, что ты любишь тишину?

– Верно.

– А за что ты ее любишь?

Витька удивленно посмотрел на меня.

– Как за что? За то, что она никому не мешает. И вообще я люблю всякий порядок.

– Нет ничего скучнее порядка,- сказал я.

– А ты докажи,- сказал Витька.

– Как я могу это доказать,- сказал я,- это же не теорема, для которой Эвклид или Пифагор придумали доказательства еще две тысячи лет тому назад,

– Значит, не можешь доказать!
– сказал Витька торжествующим голосом.

– Не могу. А ты можешь доказать, что тишина - это хорошо?

– Могу,- сказал Витька. И стал перечислять, почему тишина и порядок лучше шума и беспорядка.

Я долго искал убедительный аргумент против тишины. Потом сказал:

– А тишину любят только старухи.

– А старухи разве не люди?
– возразил Витька.- Ты тоже когда-нибудь состаришься.

– Но старухой я никогда не буду.

– Докажи!
– сказал Витька.

И он насмешливо посмотрел на меня, очевидно, думая, что я стану доказывать.

На другой день после этого спора я принес в класс интересный научно-фантастический роман и показал его Витьке.

– Где происходит действие?
– тотчас же осведомился Витька.

– На Луне, на Марсе и в одной из далеких малодоступных галактик.

– Хорошо,- сказал Витька и усмехнулся.- А кто написал эту книжонку?

– Кто? Один известный писатель. Кто еще мог ее написать?

– Отлично,- согласился Витька зловещим голосом.
– А он хоть раз побывал на Луне, на Марсе и в одной из далеких малодоступных галактик?

– Пока еще не бывал, но со временем...

– Ну, вот,- оборвал меня Витька.- Значит, он написал о том, чего не знает. Нет, я таких книжек не читаю.

– А что ты читаешь?

– Справочники, энциклопедии и разные исторические документы.

Документы... Я почему-то не люблю этого слова. Оно мне всегда казалось каким-то неприветливым, чужим и созданным для тех, кто не доверяет и сомневается. А Витька это слово любил. Не знаю, любил ли он слово "посторонний"; я терпеть не могу этого слова, и, когда читаю "Посторонним вход запрещен", во мне все кипит. Я вообще считаю, что посторонних не должно быть.