ГЕННАДИЙ ГОР
МИНОТАВР
1
Кто он? Книгоноша или тот, кого уполномочила сама неизвестность? Появлялся он в вагоне пригородной электрички словно ниоткуда и исчезал будто в никуда, неся пачку залежавшихся книг и журналов.
Иногда он продавал и лотерейные билеты, крутя ручку, тасуя в круглом стеклянном ящике, а этом тесном убежище случая, чужое и всем доступное счастье.
Он был похож на кого-то из классиков, на одного из тех, кто смотрит на вас из другого века с дагерротипа или с портрета, написанного маслом.
Брет-Гарт, Стивенсон? Нет, пожалуй, все-таки Диккенс. Вот кого он напомнил мне.
Гибкий и стройный, похожий на героя и одновременно - на автора старинных книг, он всем своим обликом утверждал чувство собственного достоинства. Он не навязывал ни себя, ни свой интеллигентный товар, а только тихо предлагал его.
Нет, он продавал довольно скучную и уцененную продукцию, то, что не удалось сбыть киоскам и книжным магазинам. Но каждый раз я смотрел на его узкое старомодное лицо, на его красивую бороду с легким удивлением и ожиданием несбыточного, противоречащего всем законам обыденной жизни.
И однажды это случилось. Он подошел ко мне в вагоне и сказал тихо и вежливо чрезвычайно свежим, приятным голосом:
– Не хотите ли приобрести лотерейный билет?
– Нет, не хочу, - ответил я, пожалуй, излишне громко, привлекая к себе внимание окружающих.
– Я никогда не выигрываю.
– А чего бы вы хотели?
– спросил он, глядя на меня с живым с грустным интересом.
– Мне всегда хочется невозможного, того, чего нельзя хотеть. Например, мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь хотя бы на час вернул мне детство.
Почему, зачем я это сказал? Это была непроизвольная, хотя и неделикатная шутка, и я пожалел о ней. Но он спросил так же тихо и грустно:
– Откуда вам известно, что мне доступно и невозможное?
Признаться, я принял это за шутливую оговорку, за проявление своеобразного юмора, тонкость которого я сумел оценить не сразу.
– Попытаюсь помочь вам, - сказал он.
– Иногда Это у Меня получается. Если разрешите, я вам позвоню.
– Но вы же не знаете ни моего имени, ни номера телефона.
– Благодарю, - ответил он и пристально посмотрел на меня.
– Теперь уже знаю.
Он улыбнулся, как улыбались, наверное, в эпоху дагерротипов. Соединил своей улыбкой два века и вышел.
Вышел? Нет, скорее исчез в никуда, словно за дверями электрички была не станция Парголово, а созвездие Лиры. Прошло недели две или три, и я уже почти забыл об этом странном разговоре, но обстоятельства напомнили мне о нем. На столе зазвенел телефон. Я снял трубку и крикнул:
– Слушаю!
Приятный вежливый голос произнес:
– Извините за беспокойство. С вами говорит Диккенс,
– Какой Диккенс?
– Мы с вами встречались в пригородной электричке.
– Разве вы Диккенс?
– Я на него похож.
– Родство или только случайное сходство?
– Не то и не другое. Но сейчас нет времени объяснять. Настоящее имя я скажу позже. А пока называйте Диккенсом.
– Как-то, знаете, неловко. Классик.
– Ничего. Ничего. Это только для удобства. На первое время. А потом...
– Кто же вы такой на самом деле?
– Фауст, если вас устраивает,
– Исполнитель роли в опере Гуно?
– Как вам сказать? В мою роль входит слишком много и мало. Продаю книги, лотерейные билеты, а в свободные часы пытаюсь связать два мира, мой и ваш.
– Два мира? Не понимаю. Вы шутите?
– Сейчас некогда шутить. К делу. Так вы действительно хотите увидеть свое детство?
– Хочу.
– Тогда поскорее включите телевизор.
2
Я включил телевизор с опозданием всего на несколько минут. Но я сразу узнал гору своего детства, прилегшую под моим окном, гору, похожую на большого усталого зверя.
Я увидел и себя в кругу тех, кого унесло с собой неумолимое время: дедушка, бабушка, мать.
Они были тут, на экране телевизора, тут, всего в двух шагах от меня и бесконечно далеко, в безвозвратно минувшем прошлом. Взрослые ушли. На экране остался только мальчик. Тот, кто был мной почти пятьдесят лет тому назад, десятилетний школьник спросил, обращаясь ко мне с экрана;
– Почему вы смотрите на меня в окно? Зайдите сюда к нам.
– А разве существует дверь? Я только зритель. И смотрю не в окно, а на телеэкран.