— Слут, — произнесла она так внезапно, что он вздрогнул. — Ну и навозная дыра. Напоминать мне Кромер. Знать Кромер, мистер Коклин? В Наффолке, Англии.

— Э-э-э… нет. Никогда там не был.

— Я бывать в Кромер.

— В самом деле? Вы там выучились английскому?

Ванда вздохнула.

— Там я учить английский, там я учить насилие.

— О. Э-э-э. Мне очень жаль…

— Ничего. Все в прошлое. Мне нравиться английские мужчины, несмотря… — Она придвинула еще один стул и села — одним неожиданно плавным движением. Взяв с блюдца оливку, она облизала ее, потом сунула в рот. — Я только гадать, но думать, вы, например, писатель. Может, собирать материал. Книга о любви, сексе и войне, разрывающей душу моего народа.

Она высунула свернутый язык, на котором лежала косточка.

Глубоко-глубоко внутри у Филипа зашевелились воспоминания.

— Нет, — сказал он.

Ванда сделала быстрое движение языком. Косточка перелетела низкую оградку террасы. Ванда обратила на Филипа зыбкий и томный взгляд.

— Ну ладно, нет. Хотеть быть тайной. Мне нравиться. Но вы хотеть историю, я вам рассказать. Фантастическое. Может, я вам позже рассказать. Где-нибудь без помех. Окей?

— Э-э-э. Да. Было бы очень мило.

— Спасибо. Теперь присмотреть, чтобы Мирко не портить ваш кебаб.

Поскольку брать десерт в «Дичи» было решительно невозможно, Филип погонял во рту приторный коньяк, а потом ногтем мизинца выковырял из зубов размягчившиеся мясные волокна. Наслаждение его было подпорчено появлением четырех юных туристов. Разговаривали они по-английски с австралийским акцентом. Ванда поспешила к ним и склонилась над столиком, переводя меню. Красный ободок ее стрингов выглядывал из-за пояса джинсов. Через некоторое время Филип отвел взгляд. Внутри громоздились воспоминания. Воспоминания, которых не могло быть у Йена Маккафлина.

А потом ее рука легла ему на плечо.

— Еще рюмочка?

— Да, пожалуйста.

Ее рука оставалась на прежнем месте. Он повернулся и посмотрел на Ванду.

— Окей, — сказала она. — Еще одну. А потом все, окей? Знать почему. Не хотеть, чтобы Роджер Красный беретик засыпать посреди моей истории.

— Хорошо, — выговорил он внезапно пересохшим ртом.

Пальцы ее легонько скользнули по его затылку, и она исчезла.

Двое австралийцев вытаскивали из рюкзаков книги. Одна оказалась путеводителем. Вторая «Темной энтропией».

Чувствуя на себе Вандин взгляд и потому держась очень ровно, Филип вышел из ресторана и зашагал к причалу. Он посидит на дальней скамейке, той, что под деревьями, и подождет ее. Почему бы нет? Он и вправду слегка заржавел. Давно ничего не было. Несомненно предложение. Ну и что, что усики, ничего. У обслуги отеля сиеста, внутрь попасть не проблема, никто ничего не спросит. Запихнуть заношенные носки под кровать. А потом…

А потом грудь ему обожгло яростным жаром.

Боже! Изжога? То, скажем уж честно, жуткое вино?

Нет. Амулет.

Снова. Только не это. Пожалуйста.

Не теперь.

Но да. Треклятая штуковина пробудилась снова. Опаляющий грудину метеорит. Мозг Филипа зашипел. В глазах стало ярко — точно горящий магний вокруг сердцевины тьмы. И всякие ужасы по краям этого света. Филип доковылял до скамейки и попытался промигаться, смахнуть ужасы прочь.

Амулет задрожал, а потом успокоился и остыл. В глазах у Филипа прояснилось. Вся верхняя половина туловища ощущалась впалой и мокрой, точно писсуар, и котором спустили воду.

Он оглянулся. Ванда — он вспомнил вдруг имя — выезжала на велосипеде из-за ресторана. Она помахала ему и закинула ногу на руль. Филип с усилием приподнял руку.

Что-то пролетело по воздуху и со слабым шлепком приземлилось на каменные плиты у его ног. Отрубленный палец с синим ногтем. В мясистом обрубке копошились черви.

Ванда вильнула велосипедом и остановилась. Англичанин вскочил с места и помчался прочь, теряя шляпу и невнятно мекая, как та коза, которую он съел на ланч. Ванда была разочарована, но не удивлена. Она прикинула, не пуститься ли вдогонку, но нужно же было и о собственном достоинстве подумать.

Минерва Кинч не привыкла поддаваться тревожности. Тревожность не шла на пользу работе, пищеварению и, самое главное, цвету лица. Поэтому она отказалась от тревожности, как иные женщины отказываются от насыщенных жиров. Так что сейчас ее ужасно раздражало, что Филип Мёрдстоун заставляет ее нервничать. Опять.

Он чуть не свел ее с ума, прислав «Хмель чернокнижника» в самый последний момент. И теперь, когда это блистательное произведение лежало у нее на столе, сводил ее с ума снова, пропав со связи. После короткой — что уж там, саркастической — приписки, сопровождавшей присланный по электронной почте текст, от Филипа не было ни слуху, ни духу. Минерва оставила ему сотни сообщений на домашнем телефоне, на паддингтонском телефоне и на мобильнике. Столько же имейлов. И — тишина.