Филипа одолевало необоримое желание осесть, сложиться, рассыпаться. Дым благовоний начинал угнетать его. Глаза теряли фокус. Свечи расплывались яркими пятнами во мраке. Он повернулся к пылкому монаху, неожиданно похожему на Покета Доброчеста в очках.

— Не знаю. Возможно, это просто, ну знаете, трюк для общественности. Он еще вернется. Или, может, он где-нибудь прячется. Пишет новую книгу. Собирает материал. Где-нибудь в тиши.

Он знал, что речь его теряет четкость. Горная болезнь. Слишком высоко, ты слишком высоко… была такая песня.

— Вы так думаете?

— Уверен.

Филип поднялся на ноги.

— На вашем месте, Сэнди, я бы ни слова не сказал. Зачем всех обучать. То есть огорчать. Прекрасный вечер, крайне интересно, мне пора. Не привык ко всему. Очень устал.

— Час настал спешить в постель, — сказал Сэнди, улыбаясь ему улыбкой заправского шотландца.

— Бёрнс?

— Миссис Коэн, моя домовладелица, славная старушка.

Филип заковылял вдоль стеночки дукханга мимо рядов блаженно-внимательных лиц — и выбрался в тускло освещенный коридор. Но на полдороге колени у него превратились в кисель. Пришлось остановиться, привалившись на огромную колонну, крашеную черной и охряной красками. Филип судорожно втянул в себя воздух.

Через некоторое время он обратил внимание на то, что колонна, его поддерживающая, вместе со второй колонной караулит вход в Часовню Защитника. Медлительно повернувшись, он заглянул в слабо освещенное помещение. Во всю дальнюю стену шла роспись. В центре — какое-то божество. Красное. Вокруг — сплошной вихрь рук с оружием. Ожерелье из отрубленных голов. На лице покой и умиротворение. Со всех сторон синие демоны. Страшные, как смертный грех. Клыкастые, слюнявые, злобные. Вооруженные, беспощадные.

Огнельты.

Все как один повернулись к Филипу.

Одинокий монах, пишущий что-то за низким столиком, поднял голову. Из-под капюшона сверкнул единственный оранжевый глаз.

Огнельты пульсировали, набухали, силясь вырваться из двухмерного пространства росписи.

Монах улыбнулся.

— Et in Arcadia ego [17] , Мёрдстоун.

Амулет на груди Филипа дернулся и зазудел. Филип развернулся и бросился прочь — безмолвным воплем на двух ногах — по каменным, холодным лабиринтам Пхунт-Кумбума.

Ему показалось, панические поиски заняли час, не меньше, но вот наконец он влетел в свою келью. Захлопнул за собой дверь. Задвинул засов. Прижался к толстым доскам лбом. Попытался подчинить себе сердце и легкие, унять бешеное копошение мозговых клеток. И даже слегка преуспел в этом, как вдруг сзади послышались какие-то звуки: короткий вздох, тихое звяканье, выдох. Он открыл глаза. В уголки их заструился тусклый свет лампы.

— Лопни моя мошонка, Мёрдстоун. Ты уж как дашь деру, так не враз остановишься, язви тебя.

О, нет. Только не это.

— Что застыл, Мёрдстоун? Забыл язык с собой прихватить? Или дверью прищемил и вытащить не можешь?

— Убирайся. Я не слушаю тебя. Ты не Покет. Покет мертв.

— Ого, Мёрдстоун, язви меня в бока. А я и не заметил. Мертв, да?

— Да.

— Елки. Это осложняет дело. Погоди, дай суну палец в зад, пощупаю, есть ли пульс. Ога. Вот он, тут. Бум-бибум. Бум-бибум. Чуть не перепугал меня, Мёрдстоун. Но, кажись, я все еще в земле живых. Не против, если я вытру палец о твою простынку? Спасибочки. Северо-западный уголок, чтоб ты знал. Ну что, так и будешь стоять тут дубиной стоеросовой до утра — или посмотришь мне в лицо, как мужчина грему? Я, конечно, всю ночь могу с твоей обвислой задницей беседовать, но капелька уважения мне бы не повредила.

Филип повернулся. Покет сидел на кровати, положив руки на колени. Лицо его мерцало в свете лампы маленькой желтой луной.

— Королевской шишкой клянусь, Мёрдстоун. Всякий раз, как тебя вижу, ты все плохеешь и плохеешь. Что за ерунда насчет моей смерти?

— В книге. Ты… умер.

— Язви меня, Мёрдстоун. Это выдумка. Невзаправду. Клятый ромлян.

— А потом ты пришел ко мне в коттедж.

— В самом деле?

— Только ты был не ты. Это было ужасно. Ты… ты превратился в червей. А потом черви превратились в…

— Огромную говорящую муху.

— Да!

Покет пренебрежительно махнул рукой.

— Излюбленный трюк Морла. Один из. Спорить не стану, ежели не привык, жутковато. Порлоков пугает до беспамятства. Всякий раз обделываются, недотумки суеверные. Иди сюда, Мёрдстоун. Ну же.

Филип подошел к кровати и опустился на колени — ноги уже не держали. Покет протянул руку.

— Возьми вот палец.

— А это не тот?..

— Нет. Соседний. Берись, давай. Вот хорошая лошадка. Ну и как на ощупь?