Более того, «А. А. Шахматов, а вслед за ним М. Д. Приселков возводят большинство известий о событиях IX–X вв. к так называемому «Древнейшему летописному своду», однако самое существование Древнейшего свода 1037 г. представляется недостаточно доказанным. Сводчик, работавший в 1037 г., должен был бы с особой подробностью рассказывать о своем времени, в частности о княжении Ярослава. Между тем оказывается, что летописец говорит об его времени кратко и неточно. Наиболее подробно рассказана борьба Ярослава со Святополком Окаянным, но этот рассказ взят из особого сочинения – «Сказания о Борисе и Глебе». Особым повествованием являлся и рассказ о Мстиславе Черниговском, к тому же явно более благоприятном по отношению к Мстиславу, чем к Ярославу («не смяше Ярослав ити в Киев, дондеже смиристася»). Остальные известия о событиях времени Ярослава так кратки, что напоминают записи, сделанные на основании позднейших припоминаний или выдержек из синодиков» [Тихомиров, 1979].

Да, разумеется, в ПВЛ есть набор общих исходных сведений. Например, мы узнаем, что основателем Киева являлся некий Кий, причем Киева не на Днепре, а на Дунае. Для самого летописца это было легендой, причем настолько древней, что он не смог сказать даже намека кем, были родители Кия, кто был его детьми и что с ними стало.

Само имя Кий имело явно неславянское происхождение, поэтому историками предпринимались попытки разыскать реального исторического прототипа в неславянской среде (например, вожди антов и склавинов Хильбудий, Мусокий). Явно созвучие с Кием имеется и у тюркских народов, например, Ала ад-Дин Кей– Кубад I – сельджукский правитель Конийского султаната (1219/1220–1236/1237 гг.). А исследователь Прицак прямо связывал летописного Кия с отцом хазарского вазира (главы вооруженных сил Хазарского каганата) Ахмеда бен Куйа, упомянутого ал-Масуди в рассказе о постоянной наемной армии хазарских правителей: «Ахмад бен Куйа (Киуа) был хазарским вазиром, … что именно Куйа укрепил крепость в Берестове и разместил там оногурский гарнизон» [Данилевский, 1998]. Помимо этого, в поисках можно уйти в гораздо более южные регионы и обнаружить иранскую династию Кеянидов (напр. Кей-Кавус, Кей-Хосров и др.), где основа kay или kauui означала «царь».

Кроме ПВЛ, разумеется, в некоторых летописях встречаются отличные от ПВЛ события, не зафиксированные в ней, оригинальные известия летописных сводов XVI–XVII веков (например, в Никоновской летописи, XVI век), вызывающий огромный интерес [Королёв 2002, с. 5]. Но количество современных работ, анализирующие те или иные разночтения летописных сводов, исчисляются единицами.

Но даже специалисты вынуждены довольствоваться частью лишь таких работ, оставляя в стороне (по незнанию) труды неизвестные им, а ведь любой неизвестный источник, может поставить под сомнения все определенные выводы того или иного специалиста, пытающегося развить определенную концепцию.

Сама ПВЛ состоит из недатированного «введения» и годовых статей разного объема, содержания и происхождения. Эти статьи имеют характер: кратких фактографических заметок о том или ином событии; самостоятельной новеллы; части единого повествования, разнесенного по разным годам при хронометрировании первоначального текста, не имевшего погодной сетки; «годовых» статей сложного состава; повести, присоединенной к краткой заметке и статьи и присоединенных к ней сообщений о событиях.

Такая структура ПВЛ осложнена ее многослойностью, поскольку в ней достаточно явственно выступают более поздние сюжетные интерполяции («Повесть об убиении Бориса и Глеба», «Повесть об ослеплении Василька», «Повесть о походе 1111 г.»), разрывающие имевшийся текст, или внутритекстовые вставки, дополнения и пояснения (экспозиция Киева 70–80-х гг. XI в. в новеллах о мести Ольги или захвате Киева Олегом) и просто рассказы о ранних событиях, написанные два с половиной века спустя [Никитин 2001, с.349–350].

Соответственно, и абсолютное большинство статей ПВЛ оказывается написано десятки лет спустя после событий, а по употреблению оборотов речи и словосочетаний, связанными с датами повествования «в се же лето» и «в то же лето» можно с уверенностью говорить о том, что протосвод, заключавший в себе текст, именуемый сейчас ПВЛ, был создан не ранее конца 40-х или в первой половине 50-х гг. XII в. [Там же, c.356–357].

Таким образом, «в XI веке и, во всяком случае, не ранее конца X в., завязывается узел тех племенно-политических и государственных отношений на Руси, которые были ясны и доступны для понимания начального летописца. Они повлияли на весь ход его представлений о начальной жизни Руси и были отражены им в летописи, а через него заполонили и наше внимание, но которые по существу представляют собою уже вторую эпоху в истории восточного славянства, второй этап в развитии государственности у него» [Пархоменко, 1924, с.66].

Новейшие исследования, исследующие достоверность русских летописей в нынешнее время, также выходят, но находятся, что называется наобум и поэтому не вызывает удивления, что даже дипломированные специалисты от истории оперируют время от времени устаревшими данными, а довольно часто и вовсе игнорируют довольно ценные исследования, забытые в гуще десятилетий.

Обратимся опять к самому тексту Повести временных лет в качестве источника истории Руси до прихода Рюрика. Кроме легендарных Кия, Щека и Хорива, а также полулегендарных Аскольда и Дира мы не узнаем больше ни о ком. Но даже при появлении Рюрика странности только усиливаются. В этом ничего удивительного нет, так как «сводчик, опираясь на комплекс своих политических, религиозных и житейских представлений, заносил в летопись не все известные ему события, а только подходившие к его убеждениям и требованиям заказчика, остальные же безжалостно отбрасывал.

Не случайно во всех дошедших до нас летописях повествование о Руси IX–XII веков ведется на основе, составленной в Киевской земле Повести временных лет, как будто в других землях не было своего летописания. А ведь в XI–XII веках существовало много центров летописания. «Промономаховская» Повесть временных лет и ее продолжения были распространены в тех центрах, где правили потомки Мономаха. Бесспорно, существовали летописи, отражавшие интересы не только князей и монахов, но и разных городских слоев. Но произведения этих летописных традиций не дожили до наших дней, а фонд иностранных источников, содержащих зачастую сообщения о Руси современников (авторов X–XI веков), действительно может дать интереснейшую информацию» [Королёв 2002, с. 5].

Например, у хрониста Иоанна Скилицы в труде «Обозрение историй», есть упоминания о сподвижниках князя Святослава, о которых молчат русские источники. У Льва Диакона эти лица тоже фигурируют, поэтому считать их выдуманными не приходится. Помимо этого, русские летописи молчат о походах русов в Закавказье, о причинах настойчивого интереса русских дружин на Дунае, и даже о происхождении знаменитого князя Олега.

Так явной тенденциозностью отдает создание ПВЛ на первый взгляд чёткой (а на деле невероятно надуманной) генеалогии Рюриковичей, целью которой, являлось максимально возможное удревление истории этого рода с целью подчеркнуть ту исключительную роль, которую сыграли Рюриковичи в русской истории, и защита мысли об изначальной монополии этого рода на княжескую власть в Киевской Руси. Это вполне обычное дело не только в русских генеалогиях.