– Нет, – ответил он тихо. – Мне совсем не нравится быть слугой. Но умирать я все равно не хочу.

– А чего тогда хочешь?

Он моргнул:

– Пожалуйста, уточните свой вопрос.

Старуха глядела на него неотрывно, по-прежнему щурясь, будто бы пробегая взглядом по самой его душе и вызнавая все его тайны. Но у него не было никаких тайн, и в этом она здорово просчиталась.

– Представь, что я могу исполнить любое твое желание. Чего бы ты пожелал, мальчик? Может быть, денег столько, чтобы купить весь мир и никогда больше не знать той беды, в которую ты попал?

– Нет.

– Может быть, ты пожелал бы такого зелья, которое мигом бы убрало из памяти все плохие воспоминания и ощущения?

Он на мгновение задумался, а потом так же решительно замотал головой:

– Нет.

– Тогда, может быть, ты пожелал бы мести? Мести тому, кто сделал тебя своим рабом? Власти над ним?

– Нет. Я не хочу этого. Месть – слово не из моего языка. Мой народ… не мстит. И не добивается власти.

Старуха усмехнулась, и, кажется, взгляд ее стал несколько озадаченным.

– Удивительно, что ты все еще помнишь заветы своего народа после всей той грязи, в которую наш Паучок тебя окунул, мальчик… Но чего же ты тогда хочешь?

Он посмотрел на нее – замученно и устало. Все мышцы в теле болели после сегодняшней ночи, которую Аргза опять заставил провести в его постели. Болела и душа. Сильвенио сделал глубокий вдох и на медленном выдохе отчаянно закрыл лицо руками.

– Покоя, – проговорил он с безысходностью. – Я пожелал бы покоя. И вернуться домой… да, домой… Мне больше ничего не нужно…

И тогда Крига поставила перед ним на стол… стакан молока. Свежего, судя по запаху и виду, притом что в округе не водилось ни одного млекопитающего. На удивленно-вопросительный взгляд Сильвенио она только усмехнулась и кивнула на молоко:

– Выпей это, мальчик. Ты терзался тайной, куда подевались предыдущие посланники Паука, и вот решение этой тайны: это молоко я давала всем его курьерам, а потом они засыпали и видели во сне то, чего больше всего в жизни желали – с той оговоркой, что потом получали во сне все, что честно заслужили. Сорок восемь твоих предшественников умерли, не просыпаясь, и смерть тридцати из них была довольно мучительной. Пей, и ты тоже получишь, что заслужил. Не бойся старой ворчливой Криги.

Сильвенио выпил, и его мгновенно потянуло в сон. Последняя его мысль была о том, что Вселенная, похоже, до сих пор полна поистине изумительных неизведанных уголков…

…Аргза собирался уже пойти к ведьме лично, наплевав на всевозможные последствия. Лиама не было слишком, слишком долго, и неясная тревога уже ощутимо царапала где-то под ребрами. Мальчишку терять сейчас совершенно не хотелось. Аргза даже позволил себе признаться, что причина этого крылась не только в несомненной выгоде, которую он приносил. В чем еще, Аргза не знал и словами сформулировать для себя даже не пытался: это все равно бесполезное занятие. Но желание сохранить при себе мальчишку любой ценой от этого нисколько не уменьшалось.

И вот тогда, когда он уже опасно близок был к тому, чтобы идти на посадку, Сильвенио возник прямо на полу кабины, укрытый какой-то ободранной шалью и в обнимку с двумя мешками нужного для топлива химического порошка. Он спал, свернувшись клубком вокруг мешков, и улыбался сквозь сон до того безмятежно и счастливо, что Аргза почему-то не решился его будить. Никогда в жизни он не страдал ничем, даже отдаленно напоминающим нерешительность, но теперь, когда хрупкий синеволосый подросток лежал перед ним и улыбался сквозь сон, он определенно познал это явление на себе. Черт его знает, почему улыбка Сильвенио так ему понравилась, почему ему вообще было хоть какое-то дело до этого малолетнего слабака с планеты надменных и заносчивых чудаков, считающих себя умнее всех на свете, – однако он не только не разбудил его, но и аккуратно перенес на кровать. На свою – чтобы не искать к ночи.

Самому Аргзе Грэну, грозному варвару, лидеру Альянса Пиратов, главнокомандующему огромным флотом Паука, сны не снились никогда.

Эрлана, святая мать Эрлана, горела. Апельсиново-оранжевое небо сделалось совершенно черным от закрывшего его дыма, нежные переливы изумрудной травы превратились в море безжалостного пламени, пожирающего плодородную землю. Леса, чудесные девственные леса кричали от боли, корчилось в агонии каждое дерево, и жители Эрланы (Эрландераны, как называли ее невежественные пришельцы) всем сердцем ощущали боль своей планеты.

Мама взяла его за руку, и ее красивые сине-зеленые глаза были полны слез. В свете красного зарева, приближающегося с каждой минутой к их дому, лицо мамы казалось отлитым из тонкой акариновой стали. Зеленые кудри отца в этом свете приобрели ядовито-желтый оттенок. Сильвенио было снова десять, и он в отличие от родителей, которые пытались остановить огонь непрекращающимися заклинаниями, абсолютно ничего не мог поделать. Он только стоял и смотрел на окружающее их со всех сторон пламя, в одной руке сжимая ладонь матери, а в другой – связку перепуганно жмущихся к нему любимых книг. Мама дрожала от перенапряжения и страха, она никак не могла понять, почему вся магия эрланцев вдруг оказалась бессильной – в их истории еще никогда такого не случалось. Зато папа улыбался, как всегда. Улыбался спокойно и обреченно, как будто ни капельки не боялся, и Сильвенио вдруг стало ужасно стыдно за то, что он не такой смелый, как папа. Когда огонь подступил к дому вплотную, папа тоже взял маму за руку и обнял их с Сильвенио – на прощанье. Мама сказала: «Ничего. Спасибо, что вы были у меня, мои дорогие. Я люблю вас обоих». Сильвенио не сказал ничего – ему было слишком страшно…