Шрифт:
Меж тем весть о воспламенении ментовской ментулы (по латыни это мужской половой орган, если кто не знает) от трения об грудных желез прокатился по всему областному Управлению МВД. А то ж были одесские мусора, которых хлебом не корми, дай только постебаться над товарищем. Вскоре возле кабинета № 35 образовался целая мусорская свалка. Менты норовили заглянуть вовнутрь, шоб поглазеть на сиськи Верки Итальянки и на пылающий от страсти хер оперуполномоченного Лифшица. И двери закрыть было никак нельзя, потому шо их как бы уже выломали до того.
– Он він дэ, мій жезл, – сказал капитан ГАИ Колесниченко, пробившись сквозь толпу, – його, виявляється, Лифшиц запозичив для плотських втіх.
– Нет, Георгий, ты ошибся, – отвечал ему старлей убойного отдела Леша Кузьмин, тот, которого пырнул мессаром на Привозе Витя «Чебурек», – то не гаишный жезл. То елда лейтенанта Лифшица.
– Бути того не може, – не поверил своим глазам Колесниченко, – цэ мiй жезл, бо він в темряві світиться! (он светится в темноте)
– Тащи огнетушитель, Прокопенко, – сквозь душащий его смех скомандовал Кузьмин. – Надо затушить Семену елду, пока она не истлела окончательно.
– Хорош издеваться, – воет Сеня, – вызывайте «скорую», у мене все опухло и пылает, как огненная гиена.
– И шо я скажу «Скорой»? – спрашивает его Курков. – Шо у моего сотрудника во время допроса задержанной воспалился детородный орган? Завтра за это будет трепаться вся Одесса. Ты нас опозоришь, Сэмэн. Терпи! Давайте лучше позовем Погосяна.
Судмедэксперт Погосян осмотрел очаг поражения и сказал.
– Товарищ майор, нужно срочно провести следственный эксперимент, пока не стерлись следы.
– Согласен, – говорит Курков.
И вот Погосян приносит фотоаппарат со вспышкой и вспыхивает им Сене в пах, а затем делает то же самое с бюстом Верки Итальянки в разных ракурсах. Он ей сделал настоящее портфолио, этот Погосян.
– Что это у вас за покраснение? – спрашивает он у Веры.
Вера смотрит на свою грудь, принюхивается и краснеет.
– Ой, я таки вспомнила. Я вчера простудилась бронхитом и, чтобы согреться, натерла себе грудь финалгоном.
– Теперь мне все понятно, – говорит Погосян. – Семен, ты же обрезанный, как и положено еврею, финалгон попал тебе на залупу, к тому же ты его глубоко втер страстными фрикциями. Это все равно, что намазать гланды казацкой горчицей, которая по силе жжения не уступает напалму. Беги в туалет и срочно мой свое хозяйство хозяйственным мылом.
А надо вам сказать, что коридор Управления МВД по Одесской области весь такой продолговатый и состоит из десятков дверей, и вот эти двери пооткрывалися и оттуда «повисунулися» менты. Они торчали, как головы двенадцатиголового Змея Горыныча из каждого кабинета, и все эти головы ржали. В тот исторический момент по радио передавали оперу любимого мусорского композитора Мусоргского «Хованщина», как бы намекая, шобы Сеня кое-шо сховал. И под эту торжественную ораторию одесские мусора проводили в последний путь своего боевого товарища, со слезами невыносимого смеха глядя, как поц Сеня с дымящимся наперевес телепуцкается до туалета. И хрен бы с ним, с Сеней, – под общий хохот хаты «5-4-7» закончил свою байку Юрий Соломонович, – но больше всего пострадала моя психика правоверного «евгея», потому шо после этой истории в меня закрались смутные сомнения насчет полезности обрезания. Азохем вей!
– Да ты шо-о-о… – стонет красный от хохота Мытник, – о так и було? та нэ вирю…
Смеются все, даже угрюмый Гусь, даже отупевший от горя женоубивец Миша – и тот слабо улыбается.
– Укатайка!
– Молоток, Соломонович, повеселил…
– Хазанов!
– Ты правильный еврей, Соломонович! – рокочет Рубленный. – Когда в Одессе будет погром, приезжай ко мне в Харцызск, я тебя спрячу в подвале, ха-ха…
– Классно девка мусорка спалила…
– Попал ментяра в просак.
– А не суй елду, куда не след.
– Скажи, приврал, Соломонович? – спрашивает Качан, когда смех в камере стихает.
– Если Соломонович чего и приврал, то совсем же чуть-чуть, для пущего веселья.
– Чем закончилась делюга с ментом?
– Поца Сеню уволили по статье за злоупотребление служебным положением. А кто б из нас не злоупотребил ту Веру во с такими грудями и бедрами? Но за Сеней таки осталось погоняло, угадайте, какое!
– Финалгон!
– Какой ви догадостный, Качанчик. Ви просто Вольф Мессинг!
ОЧНАЯ СТАВКА
Киев. Лукьяновское СИЗО
Спутница жары – дизентерия. Заболели все тринадцать сидельцев. Позывы следовали каждые 15–20 минут, у толчка выстраивалась очередь, кто-то не успевал дождаться спасительной «посадки», и плавно перестраивался в очередь к раковине на постирушку. Туалетная бумага закончились, камера перешла на вату из матрасов, затем стали рвать обвинительные заключения. Запах в камере стоял соответствующий.
С потом и поносом уходили остатки жировых запасов. «Скворец» похудел, брюки спадали, он поддерживал их руками, потому что ремень у него отобрали еще в КПЗ. Поэтому первыми словами Даши, когда их свели в комнате для допросов на очной ставке, были.