Шрифт:
– Найду я ваш чемодан, герр начальник, о чем речь! Я горы, как свой карман знаю. Мне б поспать чуток, да подхарчиться, а то, видит бог, с ног валюсь от усталости да бескормицы…
– Ступай, – кивнул Рикгоф, – тебе выдадут все необходимое.
БОЙ С ЛЕСНИКОМ
Крым. Голый шпиль. Наши дни
С вершин обугленных сосен Горелого лога, мрачная и зловещая, энергетическая сущность, имеющая вид дымной траурной ленты, на огромной скорости втянулась в полую рукоять копья и через нее проникла в душу Скворцова.
В ту же секунду Сергей ощутил приступ волчьего голода и первобытную ненависть, замешанную на хитрости и коварстве. По какому-то наитию он поймал орешину, которая недавно хлестнула его по плечу, обломал растущий сбоку сук и насадил на него рукоять древнего наконечника. Теперь копье острием смотрело в сторону погони.
Сергей подтянул за лапу труп овчарки, расположив его под копьем, и оттянул гибкую орешину за ствол векового кедра.
– Отойди!
Даша посторонилась, он отпустил – ветвь хлестнула, копье рассекло воздух и задрожало, покачиваясь над трупом собаки.
– Все поняла? – спросил он, внюхиваясь в сторону приближающегося егеря, кисло пахнущего застарелым потом, табаком, дымом костра, порохом стреляных гильз, салом, хлебом, луком, куриным пометом… – Сюда идет… один… до него сорок метров… Ты станешь за ствол и будешь держать ветку. Когда я скомандую, ты ее отпустишь. Поняла? Попробуй!
Даша пробралась через валежник за кедровый ствол, взялась обеими руками за отогнутую орешину, – «тетива» потащила так сильно, что ей пришлось упереться в землю пятками. Взведенный «арбалет» дрожал. Скворцов в сомнении покачал головой – тряска могла выдать засаду. Впрочем, времени на другие придумки не было – погоня приближалась, треск сучьев под подошвами егеря отдавался в обострившемся слухе.
– Отпустишь ветку, только когда я крикну «давай!». Поняла? Иначе копье угодит мне в спину. Только когда крикну «давай!», слышишь?
Даша смотрела во все глаза на нового – решительного и властного – Скворцова.
– Сереж, я все поняла. Я все сделаю, не бойся…
Но не прошло и двух минут, как тонкие пальчики ее вспотели, тугая орешина по миллиметру выползала, Даша вцепилась в древесину зубами, – изо рта, горькая от кожуры, потекла слюна, изогнутая спина превратилась в огромный спусковой крючок арбалета.
Егерь Скороходченко выбрался из кустов и при виде чумазого бомжа вскинул к плечу двустволку.
– А ну стоять! Руки!
Щелкнули курки. Сергей поднял руки.
Егерь шагнул к овчарке.
– Шалава, Шалавочка… Ты что с собакой сделал, разбойник? А ну назад! Отойди! Повернись! На колени! Кому сказал!
Сергей повернулся. Как только под лопатку ему уперся ствол ружья, он локтем резко подбил оружие кверху и, падая, крикнул.
– Давай!
Ф-фыр! – хлестнула ветвь.
!!!Кага-харч!!! – дуплетом отхаркалась двустволка.
ВАСИЛИЙ ЖУКОВ
Прямая речь
Крым. 1942 г.
«Вася, вставай!»
Открыл я глаза. Лучше б не открывал.
Из темноты склонился военный… Рыжая щетина, никотиновые глаза.
Гуськов!
Он курил немецкую сигарету, одет был в форму немецкого диверсанта!
Окоченевший, сел я с трудом.
Светало. Возле потухшего костра вповалку лежали мои ребята, все ножами снятые, без единого звука. Абверовские диверсанты расхаживали по нашему лагерю и обрезали моим побратимам уши.
Я хватился своего СВТ, но Гуськов подгреб полуавтомат под себя, а на меня направил парабеллум.
– Не дергайся, Вася. Курнуть не желаешь? Дас ист гут сигаретен, не мох лесной.
Он протянул мне пачку немецких сигарет, как сейчас их вижу – серо-желтая коробка «St. Felix BURGER».
– Гришка… ты… ты че натворил? Ты зачем ребят убил?
Он приложил к губам тонкое дуло парабеллума.
– Т-с-с-с, нету больше Гришки Гуськова. Я теперя Леня Миттлер, так меня и называй.
Так вот кто оказался легендарным «Каннибалом» Миттлером! Вот откуда он знал наши тропы и точки сброса! Я рванулся, чтобы голыми руками задушить гада: «Предатель! Иуда!» Ногою в немецком горном ботинке придавил он меня к снегу, склонился, смеясь издевательским смехом, скинул рюкзак, запустил в него руку.
– На-ка, Вася, подхарчись, – и прямо на рот мне налепил нарезку немецкого шпика в вощеной бумаге. Прижал я обеими руками сало, и, стыдно признаться, начал его жрать. Каюсь, ел с руки предателя, все в голове помутилось от голода…
Ну, что тут поделаешь? Слаб человек… Мы же в лагере шишки жрали да кору, одежду кожаную кушали как деликатес, по праздникам, на 7 ноября. На Новый год ремни командирские порезали на полоски, обжарили и жевали, как свиные шкварочки. Оленя ранили… он уходил, кровь с него капала, а мы шли по следу и кровь эту подъедали вместе со снегом, оленя не догнали, ушел… Вечно Гуськов меня жратвой соблазняет.