Лыбилась я как дура, честно признаюсь, чего уж скрывать. А чего, у вас такого не было? Да ла-адно.

Дом у Маман Муэртес был зашибись. Я думала – халупа какая, ну, так рассказывали. А он весь белый, из белого камня, забор кругом железный, прикиньте? Забор! В Коста-да-Соль. Уржаться, конечно.

Поближе подошли, и стало не особо смешно, потому что на пиках у забора висели черепа. Кошачьи, собачьи, лошадиные даже… Мне как-то приглядываться неохота было, сразу затошнило. Подумала: вот и мне там висеть, дуре.

Маман сидела на пороге, такая шикарная тощая старуха, чернокожая, а вся в белом, с курительной трубкой, на запястьях золото, в ушах золото, прям целый ювелирный магазин в Анхелосе. Папаша меня туда раз свозил, ну, и не только туда. Купил мне серёжки, типа вырасту – на свадьбу надену.

Ага, как же.

Когда он утонул, продать пришлось. Жрать-то хочется.

Маман Муэртес, когда нас увидела, аж подавилась, и лицо у неё вытянулось.

– Хоакин, мон ами, ты кого ко мне привёл? – спросила. А он, дурень, покраснел.

Сказал:

– Она не ребёнок, вы не смотрите по внешности. Она хорошая очень.

Ну да, хорошая. В каком его сне, интересно? Маман кивнула:

– А, ну ясно. Ну что, проходите. Выпивку там поставьте, – и показала на порог.

Я так и сделала.

На монету она мне смотрела долго. Лу в это время тише мышки сидела у Хоакина на коленях, говорю же, умная девчонка всегда была, не зря её учиться потом отправили. А Маман Муэртес три трубки скурила, потом ушла куда-то… Петух закричал, но замолчал быстро. А она вернулась, вытирая руки от крови полотенцем, и опять села передо мной. Перевернула мою вонючую руку, уставилась опять на монету на ладони.

– Да-а, – протянула. – Попала ты красотка. Как угораздило-то?

Ну, я и рассказала, чего скрывать-то. И про рыбьи хвосты в заднице, и про апельсины. Маман ржала, как кобыла, хлопала себя по коленям, аж отпечатки на её белом платье остались. Наконец отсмеялась и сказала:

– Ладно, ты мне нравишься. Язык острый, и в голове не пусто. Как этому шлюхиному сыну ответила, а? Не из трусливых ты, да?

– Ну, есть немного, – ответила я.

Не сознаваться же, что болтливая дура, которая от страху несёт незнамо что… А Маман Муэртес вздохнула и сразу стала серьёзная, как статуя на кладбище.

– Я тебя спасти не могу, – продолжила она. – Мне с Белым Фортунато ссориться не с руки, хотя я с удовольствием макнула бы в дерьмо этого ублюдка, да только он так ответит, что я костей не соберу. Но кое-чем помогу. Во-первых, советом. Сейчас как раз луна только-только прорезалась, острая она, что твой серп. Иди на горбатый камень, жди ночи. Появится женщина с младенцем на руках, ты на неё не смотри, но как она сядет рядом – скажи так: «Позволь, я пелёнки для твоего сына полоскать буду, а ты его пока покормишь». Она развернёт младенца, даст тебе кусок ткани – начинай его макать в воду. Макай, пока она не скажет: «Да не так! Кто ж тебя так учил!». А ты ответь: «Так научите, как правильно». Когда начнёте в четыре руки стирать, переверни ладошку с монетой и скажи: «Ой, прилипло что-то!». И как только та женщина монету с руки снимет – хлестни её по лицу пелёнкой и убегай, иначе утопит. Но если всё правильно сделаешь, Белый Фортунато тебя потеряет. Ночь переждёшь где-нибудь, а утром уезжай подальше.

Я её слушала и думала: а ведь есть шансы! Только одно непонятно было, ну, я и спросила.

– За совет спасибо, но как мне дождаться ночи, если этот ублюдок обещал за мной прийти вечером? Закат-то уже скоро.

И тут выражение лица у Маман Муэртес стало такое, прям… Ну вот глядишь на такое и думаешь: ой, ё, мать моя женщина, отец мой мужчина, родите меня обратно, я пожить хочу. Ну, примерно так.

– Я вас выпущу с чёрного хода, – ответила она. – Так что Белый Фортунато сначала по следу придёт к моему парадному крыльцу. Пока мы будем браниться, как раз ночь и наступит. А там… он тоже человек, красотка, по воздуху не летает. Пока до берега Тиете дойдёт – ты три раза отмыться успеешь.

Честно, я приободрилась. И дала зарок: если выживу, а потом разбогатею, каждый месяц буду слать Маман Муэртес лучшую выпивку и табак. Ну, а если не разбогатею… Надеюсь, рыбу она любит.

Мы вышли с чёрного хода, прямо в сад, потом через калитку вышли на тропинку. И, как Маман велела, пошлёпали по ней. Вихлючая, как змея – то вправо, то влево, то вверх, то вниз… Меня аж замутило. А монета на ладони жечь начала. Потом как бабахнуло вдали, закричал кто-то, и Хоакин аж побледнел.

– Голос её, – сказал он. – Маман. А что, если?..

Колени у меня, признаюсь, задрожали.

– Короткий путь знаешь?

Он замотал головой. А Лу, которая у него на плечах сидела, вдруг показала пальцем:

– Вон там дорога, я машины вижу!

Ну, мы и ломанулись через заросли. А солнце уже село, темно стало, у нас ни фонарей, ничего. Бежим и слышим сзади топот, ну, шаги такие, как будто солдат в железных ботинках марширует по площади. Бум-бум-бум… И подлесок трещит. На пути попался ручей, мы его вброд пересекли; и слышим – шаги вроде сместились влево. Я подумала: а может, сработало? Может, ублюдок нас потерял?