Добросельский считает нужным довести до сведения губернатора о деятельности сумской земской управы, которая насаждает повсюду политически неблагонадежных учителей, лекарей, агрономов, статистиков, землемеров, страховых агентов. Связанные с селом, они не только не помогают полиции, не выдают бунтарей, но сами сеют опасные мысли среди населения, причем открыто. Добросельскому известно немало случаев. Взять хотя бы учителя Смоляка. По требованию земского сумского участка его уволили как неблагонадежного и... прислали в Буймир крестьянам в советчики. Теперь он подговаривает крестьян делить помещичью землю!

Исправник безнадежно вздохнул. Трудно представить себе, как избежать лиха, предупредить худшее? Он углубляет мысль земского - разве искоренишь зло, если все ошалели? Особенно молодежь. И дело не в земской управе, вся интеллигенция взбаламучена! Один податной инспектор да акцизный, слава богу, стоят в стороне...

Немало правды в словах исправника, это верно. Однако не пора ли закрыть вечерние курсы для взрослых? Не говорил ли он об этом давно? Так взбеленившийся Смоляк и компания подняли шум о травле "темными силами реакции" интеллигентных тружеников! А тут губернатор укоряет: "Не пользуетесь уважением среди крестьян, не применяете энергичных мер". Когда утрачено уважение к самому... прости, господи, что уж говорить о нас, грешных? "Надо пробудить уважение к порядку, закону, власти!" Пробудишь! Мы описывали и продавали имущество крестьян, шкуру снимали за недоимки, а теперь монаршей милостью недоимки прошлого года прощены (кто не знает беда заставила), а мы, выходит, "сукины сыны"! А уж о старшинах и говорить нечего.

Какой может быть толк, если в Харьковской губернии с 1902 года сменилось пять губернаторов! Знает ли такой губернатор тебя, село, обстановку, условия, людей? Сначала крестьяне смотрели на тебя как на посредника, шли за советом, а когда стали мы взыскивать подати, описывать - превратились во врагов. "Обойдемся без земского". На сходе в Буймире, в Бобрике - слышали? Лучше бы не слышать. А потом хлопай перед губернатором глазами: "Не пользуетесь авторитетом". Упрекает в нерешительности, надо укоротить бунтарей. Сами знаем, да попробуй усмири, разве одно село бунтует? "Выяснить настроение крестьян". Настроения известные. То дозволяют обсуждать свои нужды (деревня толкует - "нужду"), то пресекай смуту, агитацию. Каковы нужды крестьян? Земля! Ясно. Собираются, с горячностью говорят о помещичьей земле, распространяют опасные мысли, а запретить сход - не смеешь! Хоть подавай руку либералам Деркачам из земской управы! Противогосударственные выкрики, насильнические планы, слушают горлопанов, власть ни во что не ставят, ничего не боятся. Куда идет Россия?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Лето запахло чабрецом, мятой, любистком.

Девушки молча вышивали по красному полотну. Орина - гладью посередине, Одарка крестиком полоски по краям. Маланка отделывала самую кайму.

Мать Татьяна выбелила хату, разрисовала печь, выровняла коричневой глиной пол, подмела и посыпала песком двор, словно на троицу.

Красное поле в белых разводах приковывало глаза. Кленовые листочки, клинышки и васильки - это обычное, знакомое, но такого полотна посиделки отроду не видывали. Чудесные буквы сияли и переливались: "Да здравствует народная республика!" Девушки стояли возле печи и любовались.

Павло посмотрел на цветистые девичьи платки, и с лица его сбежало хмурое выражение. Ясным и веселым взглядом обвел хату, но только на одном смуглом лице остановились его глаза.

Хата Захара как цветник.

По горло в болоте, по горло в беде выкупался Захар. Скрутило руки, ноги, поясницу, все онемело, одеревенело. Долгие годы канавы рыл.

Восточный ветер сушит пашню, тощие, чахлые стебли не прикрывают почвы. Поле волнуется.

Захар взошел на взгорье, сел на кургане, смотрел на свое убогое село над Пслом и думал глубокую думу. Необычайное чувство охватывало душу, а выразить его не было сил. Сложить слова в песню Захар бессилен. Сложить складно, чтобы песня звала за собой. Захар вспоминает, не вспоминает чувствует, что в такой же точно день, быть может, на этом же кургане, в тяжком раздумье о человеческом горе смотрел на Псел и слагал свои песни-думы покойный Тарас. Божий дар был у человека, правдивое его слово было обращено ко всему свету. Когда-то, как говорят старики, он наведывался в эти края... И хотелось Захару не то заплакать, не то запеть - он и сам не мог разобраться.

А поле цветет. Точно со всего света сбежались полевые сорняки на сельские нивы, сосут соки земли. Полынь, пырей, перекати-поле, овсюг, чертополох, осот, василек, душица, мальва, деревей, куколь, горошек, мак, хвощ...

Небо готовится к буре - помутнело, зловещее, мрачное. Взвивается сухой ветер, катит, рвет, метет, поднимает пыль. Солнце между тем палит, земля трескается. Надежды на урожай нет.

...И уже стражнику Непряхе стало слышно, словно бы кто-то поет песню, необычную, незнакомую и, должно быть, запрещенную. "Город Николаев, французский завод!" - доносил ветер чье-то пение. Где они научились? Слова песни непрестанно вертелись в голове, никак не вырвешь. Длинноногий стражник Непряха похлопывает нагайкой по вычищенным до блеска сапогам, заглядывает через заборы и плетни, да разве в густой листве что-нибудь разглядишь, разве за шумом ее что-нибудь расслышишь? Слух прошел, что на опушке леса будут читать листовки. Кто его разберет, так ли это? Люди, праздничные, нарядные, сходились на улице кучками, разговаривали, но когда приближались синие мундиры - неприязненно отвертывались, пренебрегая начальством, молчаливые, озабоченные. "Город Николаев, французский завод!"

Урядник Чуб с утра гарцует на коне, мотается по всем дорогам. У деда Ивка стражник отобрал палку. Урядник Чуб, верхом на коне, догнав Захара, хотел отобрать и у него дубинку. Но тот, замахнувшись, грозно крикнул:

– Прочь, не то полетишь, как Плеве!

То ли угроза, то ли дерзость испугали урядника, он оторопел, повесил голову, пригорюнился. Было от чего. Вокруг него сбежалась вся улица, его обступили, обзывали синим пугалом, гнали прочь. Захара окружили и увели. Насмешливые выкрики неслись в сторону урядника.

На Захаре белая сорочка с красной тесьмой, борода подстрижена, лицо выбрито, как у парубка, и у Павла красной тесьмой стянута рубаха. Удивительное сборище все росло. Люди сходились со всех дорог - седые головы, цветные платки, брыли - большая толпа, грозная, как пламя. Кто-то поднял над головами красное знамя, и шествие двинулось по улице на поле ведь не святить же хлеба, колодцы? У иного за пояс заткнут топор, у другого в руках лопата - зачем? Знамя словно окрыляет людей, поющих запрещенные песни, слышатся выкрики против кровопийц-помещиков, призывы к объединению народа - все это урядник слышит отчетливо. Но затрещали тыны, люди выламывали колья, и урядник своевременно остановился.