В тот вечер я его ослушалась. Хотя открыла и закрыла шкаф. Посмотрела на одежду и, подавив дрожь, задвинула дверь. Лучше не рассматривать. Там… многое мне нравилось.

На мой демонстративный вызов Нейман и бровью не повёл. Он зашёл за нами ровно в семь.

– Больше вы не ужинаете в комнате, – заявил с порога.

Два дюжих охранника ловко пересадили Матильду в инвалидное кресло, и хорошенькая девушка покатила его прочь. Я, поколебавшись, отправилась вслед за спиной ненавистного Неймана. Шла и ненавидела за его тупую непробиваемость.

Я пропустила обед – есть хотелось ужасно, поэтому из гордости отказаться от ужина не получалось. Это было бы глупо и совсем по-детски. Да и, наверное, он бы не позволил.

Снова большая столовая. Белая скатерть, приборы. Мы с Нейманом напротив, как два дуэлянта. Тильда – по правую руку от него. Не хватает свечей за этим огромным для нас троих столом, чтобы полностью погрузиться в дремучее средневековье.

Мы едим в тишине. Некому вести светские беседы. Я настолько напряжена, что забываю о своём намерении – выбесить Неймана.

Пока я мучилась дилеммой – надевать или нет к ужину платье, у меня родился спонтанный план, как заставить его отказаться от этого «ритуала». Собиралась показать себя свиньёй. Глупо, да. Но в тот момент показалось, что это его оттолкнёт от совместного времяпровождения.

Он снова выбил почву у меня под ногами – перенёс ужин в столовую. В результате мы едим молча. В тишине.

– Ешь, Ника, – когда я научусь не вздрагивать от его приказов? Голос Неймана проникает в кровь и несётся по венам, артериям, как зараза, чума, что заражает полностью и неотвратимо.

Он снова поймал меня. Умирала от голода, а сейчас сижу над тарелкой, задумалась.

– У тебя комплекс, Нейман? Так велико желание откормить тощую девочку с улицы? – не могу промолчать, спустить ему с рук его порабощения. Это попытка выпутаться, вытолкать из себя инфекцию.

– Для девочки с улицы ты на удивление ловко управляешься столовыми приборами, – кивает он, указывая на мои руки.

Чёрт. Вот тебе и свинья. Сама себе подложила. Нельзя, нельзя думать! Нельзя расслабляться ни на секунду – он тут же сожрёт, поглотит, как слабое звено, сделает захват, и опомниться не успеешь.

– До пятнадцати лет я жила с бабушкой, – почему меня так и тянет перед ним оправдываться? Но желание защититься – сильнее.

– Я знаю, Ника Зингер, – произносит он так мягко, что я теряюсь. Это он? Нейман так сказал? Или мне нужно срочно прочистить уши?

Об одном он не догадывается, наверное: я не совсем Зингер. А может, он именно поэтому подчеркнул сейчас мою фамилию? Потому что докопался?..

Чувствую, как немеют пальцы, что с силой сжимают вилку. Будь она не такая прочная, уже бы согнулась пополам.

– Конечно, Стефан Евгеньевич, вы знаете всё, – произношу глухо и начинаю есть, не ощущая вкуса еды.

Неожиданно закашливается Тильда. Краснеет, хватаясь за горло, и я вскакиваю, чтобы ей помочь.

– Руки вверх! Дышите! – командую, заглядывая старухе в лицо. Перевожу дух: она дышит и уже мало похожа на пожёванную свёклу. И лишь потом замечаю, как застыл памятником имени себя Нейман.

Нет, не побледнел – ничего такого. И лицо у него привычно каменное. Вот только глаза – тёмные ущелья, где клубятся чёрные вихри – так расширились его зрачки, почти полностью скрывая радужку.

– Всё хорошо, – произношу тихо. – Уже всё хорошо.

А потом понимаю: я его успокаиваю. Большой бездушный утёс уговариваю расслабиться, прийти в себя.

– Ты молодец, Ника Зингер, – наконец-то переводит он на меня привычный свой взгляд. – Мо-ло-дец, – произносит по слогам и поднимается из-за стола. Уходит. Плечи прямые, а походка деревянная.

Он похвалил меня? Железный Нейман и на такое способен?..

В тот миг я осознала: я ничего о нём не знаю. Совсем. Это всё равно, что рассматривать человека сквозь оптический прицел: пока не видишь – просто объект, а при увеличении – дышит, страдает, чем-то болеет, чего-то боится. Всплывают сотни нюансов, которые не разглядеть на фотографиях или видео. Не понять, пока не столкнёшься лицом к лицу, глаза в глаза.

Я не стала ненавидеть его меньше, наверное, но понимание, что у него есть свои тайны и слабости, дало в руки оружие куда мощнее, чем винтовка с оптическим прицелом.

Поздним вечером Чертяка пришёл ко мне. Заорал дурным голосом, чтобы впустила. Я открыла дверь, он прошмыгнул, словно боялся, что я выпихну его назад.

– Не бойся, – сказала, глядя в жёлтые фары. – Я тебя люблю.

И кот, будто понял, вздохнул отрывисто и примостился у меня в ногах.

Ещё позже, готовясь ко сну, я долго, до треска, расчёсывала волосы и смотрела на себя в зеркало.