– Понял. На кушеточку ложитесь. Я посмотрю Вас. А потом поговорим.

Алексей Степанович долго её смотрел, потом разрешил ей встать, одеться. А после этого попросил её подождать в коридоре, пока он поговорит со мной.

Ольга быстренько оделась и без возражений вышла из кабинета.

Алексей Степанович сел напротив меня и тихо проговорил:

– Ничего катастрофичного на УЗИ я пока не увидел. Всё в пределах нормы и сроков. Но судя по мазкам инфекция присутствует не очень хорошая, я редко в таком ошибаюсь. Сейчас выпишу рецепты, завтра утром перезвоню и сообщу пить лекарства или не пить. В параллель с этим девочке хорошо бы с психологом пообщаться. У неё меняется гормональный фон и могут быть непредсказуемые реакции. Я так понимаю ей изменял её молодой человек и у неё с ним сложности, и папа её тоже не в восторге от ситуации.

– Её папа нормально воспринял ситуацию, но он не в восторге от её поведения и реакций. Убивать её никто не собирался и не собирается, но она очень впечатлительная девочка, психологически именно девочка ещё, несмотря на возраст. Две фразы отца, сказанные не тем тоном, каким бы ей хотелось, и сразу вывод: ты меня не любишь, ты бросил меня в тяжелой ситуации. Поэтому её папа попросил вмешаться и помочь меня.

– Я так понимаю, родители Ольги в разводе?

– Да, Вы правильно понимаете.

– Олин папа Ваш муж?

– Нет. Он мой друг.

– Понял, – проговорил он таким тоном, что я поняла, что понял он абсолютно неверно, но пояснять было себе дороже. Пусть думает, что хочет.

Алексей Степанович задумчиво потёр висок, потом спросил:

– Аборт, я так понимаю, не рассматривается в принципе?

– При подобных инфекциях он рекомендован?

– Небольшой риск отклонений у плода есть. Лекарства повлиять могут, но если не лечить, осложнения будут гораздо более серьёзные. Вам повезло, что на ранних стадиях обратились. Сейчас, возможно, минимальными дозами обойдёмся. Она пропьёт курс и сразу ко мне, берём повторные анализы и контролируем. Процентов девяносто пять, что без последствий всё обойдётся. Но есть категория граждан, которые предпочитают не рисковать даже минимально, поскольку срок маленький. Поэтому спросил.

– Если Вы сейчас Олю про аборт спросите, думаю, она в мозгу нарисует картинку уже рождающегося урода, и от страха согласится. Она очень боится отклонений у ребёнка. Не могли бы Вы иначе с ней диалог построить? Чтобы не подталкивать её к принятию этого решения. В конце концов при самом благоприятном течении беременности отклонения возможны. Мне кажется, что наиболее логично следить за течением беременности, и вот если отклонения выявлены, то тогда и озвучивать разные варианты. Сейчас это напоминает мне гадание на кофейной гуще или совет наподобие: если боитесь в гололёд сломать ногу и заработать гангрену, отпилите её себе заранее. Потом женский организм, вернее его природа изначально разумна, если лекарства начнут негативно сказываться, он сам способен отторжение плода организовать, и вот при таком раскладе, я думаю, сохранять беременность уже смысла иметь не будет.

– Мне нравится Ваш подход, Алина Викторовна. Оле явно с Вами повезло.

– Не думаю. Я достаточна цинична и не сильно сентиментальна. Ей же не хватает сочувствия и ласки, а я их проявлять абсолютно не умею.

– Для меня, как медика, именно такое сопровождение пациентов кажется идеальным. И Оля это тоже явно ценит. Я впервые вижу такое отношение взрослой дочери к подруге отца. Ладно, не будем углубляться. Сейчас я её позову, расскажу про назначения и сделаю акцент на позитиве. К Вам просьба, каким-то образом её психологически постараться разгрузить. Её заявление о желании выйти в окно может быть и пустой угрозой, а может свидетельствовать о возникновении психологической проблемы, которую желательно в самом начале взять под контроль.

– Я Вас услышала, спасибо, Алексей Степанович.

После этого он позвал обратно Ольгу в кабинет, выписал назначения и обговорил наш следующий визит.

Мы поблагодарили доктора и удалились.

В машине Оля на ухо тихо спросила меня, что мне наедине сказал доктор, что-то плохое?

Я столь же тихо ответила, что просил не подпускать к окнам, поскольку воспринял её угрозу всерьёз.

– Алин, прости меня. Ты, кстати, правда согласна вместо мамы побыть? – она обняла меня и прижалась. – Мне очень надо, вот как твоему Игорьку надо, правда. Мне больше не с кем поделиться. Ты хоть и ругаешься, но ты по-хорошему ругаешься, я могу это воспринимать. А с мамой и бабушкой не могу. И с папой сложно, я боюсь его. А тебя не боюсь. У меня наоборот рядом с тобой уверенность появляется, что всё под контролем, и всё хорошо будет.

– Куда я денусь. Конечно согласна, девочка ты моя маленькая и бестолковая. И у тебя действительно всё будет хорошо, – я обняла её в ответ и повторила: – Всё обязательно хорошо будет, не волнуйся.

Всю дорогу она молча сидела, прижавшись ко мне, а уже, когда подъезжали к дому тихо проговорила:

– Я завидую твоему Игорьку.

– Чему завидовать, если я согласилась тебя также опекать?

– Понимаешь, он может требовать твоего внимания открыто, мамой называть…

– Чем тебе моё имя не угодило? Алина ничуть не хуже мамы.

– Ладно, буду Алиной называть. А ты обнимать меня будешь?

– Оль, – начала я и осеклась, увидев её взгляд.

Это был взгляд ребёнка, жаждущего любви и защиты. Всё равно откуда. Не долюбили дочку босса, не утолили её эту детскую жажду, поэтому и Генрих, и желание ото всех внимание получить и защиту. Похоже, мама вместо любви и ощущения безопасности лишь претензии к отцу озвучивала, а в семье отца к маме и к ней, потому что маму вначале поддержала. Её всем обеспечивали, но ощущения защищенности не было и любви тоже.