— Убирайся отсюда, — сказал Дубовский так, что мне тоже резко захотелось убраться, пусть даже в окно, лишь бы подальше отсюда. Его слова наводили ужас больший, чем звук взводимого курка. — Чтоб духа твоего здесь не было через секунду.

Судя по цокоту каблуков, женщина была не такая уж непроходимая дура — и жизнь свою ценила. На её месте, конец фразы я бы дослушала уже сидя в такси.

Не успела я порадоваться за чужую сообразительность, как пришлось проявлять свою. Тяжёлые шаги в коридоре приближались к моей двери. Тихо, как кошка, я на пальцах пробежалась к кровати, нырнула под одеяло и успокоила дыхание. За моей спиной скрипнула, отворяясь, дверь…

Я вырубила весь свет и натянула одеяло до самого подбородка, вслушиваясь в ровный стук шагов. Им вторил мой пульс, который я тщетно пыталась замедлить. Всплывшие в памяти навыки медитации с занятий йогой оказались бесполезны вдали от уютного зала, разноцветных ковриков и весёлых подруг. Мой разум категорически отказывался рисовать «место, в котором вы чувствуете себя комфортно и безопасно», вместо этого представляя огромный котёл, в котором вспухают и лопаются пузыри лавы. Несколько волосатых чертей торжествующе потрясали закопчёнными вилами, довершая картину.

А вот и сам дьявол. Дверь едва слышно скрипнула, открылась. Закрылась. Щёлкнул замок. Я моментально вспотела. Это что, ловушка? Тюрьма? Не верю, что Дубовский помог мне из чистого человеколюбия. Где он, а где гуманизм. В конце-концов, он только что выгнал какую-то девушку, явно наплевав на её чувства по этому поводу. Глупо думать, что со мной он станет считаться или относиться иначе. Здесь должен быть подвох, я знаю. И лучше узнать о нём сразу, ведь в манере Дубовского — оставить самое главное на потом.

Но сейчас я хотела одного — чтобы он не лез ко мне. Держался подальше. Даже не разговаривал. Я притворялась спящей так усердно, что иногда забывала дышать, активировав все свои небогатые актёрские способности. Мне даже маму не удавалось обмануть, всегда начинала смеяться, когда она наклонялась проверить. Впрочем, сейчас мне было не до смеха. Не думаю, что я вообще способна засмеяться в присутствии этого человека.

Кровать просела под ним, а мне резко поплохело — всё как в том сне… Ладно, не всё, едва ли он истекает кровью и собирается отходить меня плетьми, да и руки-ноги, слава богу, свободны. Со стороны Дубовского раздался мученический вздох, перешедший в зевок.

— Родители не научили тебя, что подслушивать плохо? — Насмешка была вялой, больше для вида. Дубовский говорил непривычно мягко. Почти как человек.

Я с трудом удержалась, что не сжаться, выдавая себя. Играть, так до конца. Но где-то внутри шевельнулся внезапный стыд. Подслушивать и впрямь нехорошо. Особенно того, кто подобрал тебя на улице, как бездомного котёнка, отмыл и уложил спать. Господи, ну за что мне это всё?..

Моё интенсивное сопение не обмануло Дубовского. Он только хмыкнул:

— Я же знаю, что ты не спишь. И ты знаешь, что я знаю. Чего ради этот спектакль?

И никаких оваций. Решив, что степень нелепости перешла все мыслимые пределы, я резко села, натянув одеяло чуть ли не до глаз. Включила бра. Дубовский развалился на второй половине кровати, спиной ко мне. Я невольно разглядывала его, подмечая недоступные раньше детали. Всегда любила рисовать, но только людей — в каждом можно открыть Вселенную. Глаз привычно цеплялся за шероховатости, манеры и странности, которые и делают нас нами: изгиб шеи, тонкая прядка волос над ухом, то, как лежит голова на согнутой в локте руке. Всё имеет значение. Смутное, ускользающее. Будто читать книгу на незнакомом языке.

— Ты сейчас дырку прожжёшь, — буркнул Дубовский, не поворачиваясь.

— Что? — От растерянности я забыла про намерение молчать. Прикусила язык и отругала себя. Ну как так, Злата! Следи за собой хоть немного.

— Говорю, я чувствую, когда мне пялятся в спину. Полезное свойство в нашем деле. Перестань, — сказал он, даже не пошевелившись.

Я покраснела.

— Можно подумать, очень надо, — выпалила я, не зная, куда деться от смущения. Лицо будто огнём полыхало, аж слёзы выступили. — Если кому и надо, то не мне точно, потому что мне точно не надо.

Короткий смешок заставил меня стушеваться ещё больше. Господи, ну что я несу? Какой-то ужас. Чем больше пытаюсь держать себя в руках и вести достойно, тем большая ерунда выходит. Я совершенно стушевалась. Судя по ощущениям, краска, заливавшая щёки, грозила захватить и всё остальное. Ладони, в которых я спряталась, показались ледяными, удивительно, что они не зашипели, испуская пар.

Хорошо ещё, что Дубовский не спешил поворачиваться, не то заметил бы мою полыхающую зарницей физиономию даже в таком тусклом свете. Даю голову на отсечение, я сейчас свечусь ярче этой лампочки. Маяк, к которому держат курс проблемы. Метафора показалась удачной — уверена, стой я сейчас посреди толпы, на которую бежит бешеная собака, роковой укус достанется именно мне.