Меня обуревает желание сломать его планы. Показать, что он не может контролировать всё на свете, что есть вещи, ему неподвластные. Я хочу выбить землю у него из-под ног и посмотреть, как он рухнет на колени. И тогда, быть может, я увижу его настоящего. Беззащитного. Растерянного. Открытого. Внутренне я морщусь: «Если там есть, на кого смотреть».

Я перевожу взгляд на Илью, который совершенно раскалился от напряжения и злости, вот-вот из ушей пар повалит. Касаюсь ладонью его лица, мимолётно удивляясь — какое же знакомое ощущение, — и заставляю повернуться ко мне. Краем глаза я вижу, что Дубовский всё ещё недвижим, как скала. Он не понимает. Как и Илья, который смотрит на меня растерянно, как щенок. Во мне разгорается какое-то нездоровое веселье, адреналиновая волна поднимается в пик. Сейчас я брошусь на амбразуру, спрыгну с самого высокого моста, выброшусь с парашютом — и не факт, что выживу.

— А знаешь, — мягко говорю я, проводя пальцем по краю подбородка парня, — не обращай на него внимания, милый. Он не сможет нас разлучить, правда же?

Ошарашенный Илья едва не роняет челюсть на пол. Он в изумлении таращит на меня глаза, но тут же вспыхивает такой радостью, что я чувствую укол совести. Совсем слабый, пусть, но эта игла отравлена. Илья тянется ко мне губами и я прикрываю веки, ожидая касания.

Ручища Дубовского отрывает его от меня в тот же миг. Я взвизгиваю, глядя, как Илья врезается в стену и обрушивается вниз. «Доигралась, доигралась», — в панике думаю я.

— Стой здесь, — приказывает Дубовский. Он смотрит на меня в упор, и взгляд этот не предвещает ничего хорошего. — И не думай сбежать.

От него не укрылось, как я дёрнулась в сторону двери.

Теперь же я стою посреди комнаты, застывшая, как соляной столб, и через сложенные ладони наблюдаю за дракой. Хотя сложно назвать этим словом избиение в одни ворота. Корка стального равнодушия Дубовского трещит по швам, и в прорехах я вижу то, что ввергает меня в настоящий ужас. Это не человек. Это демон во плоти.

Я не пытаюсь вмешаться, как будто приросла к полу. Не издаю ни звука, только вздрагиваю всякий раз, как кулак Дубовского соприкасается с лицом Ильи. По началу тот пытался отвечать, даже рассёк нападавшему бровь, но преимущество Дубовского в силе, весе, а главное, звериной слепой ярости, было очевидным. Он наносит удар за ударом, и кровь Ильи вдруг обагряет мой ковёр. Я смотрю на алые брызги в немом ужасе и кидаюсь к ним, в надежде прекратить это безумие, мною же порождённое. Именно этот момент выбирает Илья, чтобы провести приём и скинуть с себя Дубовского. Я вижу мелькнувший локоть, и мир взрывается болью. Резкая вспышка ослепляет меня, я падаю на пол с приглушённым вскриком. Кажется, что голова раскололась на две части, но я ощупываю лицо и понимаю — досталось по губе.

Дубовский оборачивается, видит меня и с диким рыком хватает Илью за горло. Он бьёт его затылком об пол, заносит кулак…

— Господи! — Мамин голос взвивается из-за спины. — Что здесь происходит?!

Никогда в жизни так не радовалась, что родители вернулись раньше срока.

Они с отцом стоят в проходе, в дичайшем изумлении рассматривают поле битвы. Представляю, что творится у них в головах. Дубовский сидит верхом на Илье, залитый кровью из брови, сам Илья уже мало напоминает человека, а их драгоценная дочурка прикрывает разбитую губу, по которой стекает ручеёк под цвет платья. Всё это мало похоже на девичник.

Мама видит меня и вскрикивает в ужасе. Она подскакивает ко мне, осматривает лицо и взволнованно обхватывает мою голову руками.

— Кошмар какой! Тебя били? — В её глазах настоящий страх, страх матери за ребёнка. — Кто?!

Она смотрит на парней и, — клянусь! — под её взглядом пятится даже Дубовский.

— Не очень, — говорю я и шиплю от боли. Рассаженная губа неприятно пульсирует, во рту вкус крови. — Пыталась их растащить.

Илья с огромным трудом, по стеночке, умудряется сесть. Кажется, нос у него сломан, трудно понять — всё лицо, как пачка сырого фарша. Он сплёвывает кровь на пол, вместе с выбитым зубом, от чего мама чуть ли не подскакивает на месте. Мне и жалко его, и не жалко одновременно.

— Прошу прощения за неудобства, — вдруг говорит Дубовский. Он выглядит куда лучше, но и ему прилетело неслабо. Кровь на лице засохла, кажется, бровь стоило бы зашить. Руки разбиты, воротник дорогой рубашки темнеет кровавыми пятнами. Быстрая гримаса искажает лицо, когда он поднимается с пола, должно быть, Илья съездил ему по рёбрам. — Немного перегнул.

Мама с папой переглядываются. Я знаю, что они не станут вызывать полицию. А стали бы, прикончи Дубовский моего бывшего прямо у меня в комнате? Мне кажется, они скорее собственными руками замотали бы труп в ковёр и вынесли под покровом ночи.

— Позаботьтесь о нём. — Я киваю на Илью. Один глаз у него заплыл. Почему-то отмщение не приносит мне удовольствия, только гадкое брезгливое чувство от самой себя. Я беру Дубовского под руку, и тяну за собой, как слона на верёвочке. — Идём. Надо обработать твои… ранения.

Я веду Дубовского в гостевую ванную на втором этаже и сжимаю огромную ладонь в своей. Его руки в крови, и я не знаю, чья она. «Очень метафорично», — отмечает внутренний комментатор. Это точно. Нервическая усмешка проступает на моём лице.