Москва, Ленинградский проспект

Рита всю дорогу была очень ласкова, даже на прощанье не ехидничала — чмокнула в губы, да и зашагала к своему МФИ. Полюбовавшись напоследок дефиле, я развернул машину и плавно набрал скорость.

— Завидую… — меланхолично выговорила Ивернева, вздыхая на заднем сиденье.

Я глянул в зеркальце и поймал синий взгляд. Первым желанием моим было ответить в шутливом тоне, обронить что-нибудь вроде «Завидовать дурно!», но надо же и меру знать.

— Наташ, поверь мне, — сказал серьезно, — всё не так легко и просто. Мы с Риткой долго не могли быть вместе. Всякое бывало — и ошибки, и обиды, и горести. А у тебя есть всё для счастья, даже больше, чем у других! Ты молода, здорова, умна, талантлива — и очень красива!

— Рита красивее… — слабо парировала Наташа.

— Вас нельзя сравнивать, вы разные. Но обе — просто прелесть! М-м… Не знаю, что тебе там нашептала Ритка, но я не читаю мысли без спросу…

— Я разрешаю… — девушка опустила ресницы, вспыхивая нервным румянцем.

Поглядывая на дорогу, я покачал головой.

— Пусть твои мысли останутся тайной, — выговорил мягко и с чувством. — Наташ… Пару слов тет-а-тет. М-м?

— Угу…

— Я никогда не смеюсь над девушками. А если порой сбиваюсь на шутейный тон, то лишь для того, чтобы не выдать своего истинного отношения…

Наташа приподняла опущенную голову.

— Я… нравлюсь тебе?!

— Ну, вот! — я удовлетворенно хмыкнул. — Говорил же, что умница! Да, Наташенька, ты мне очень нравишься. Просто… как бы это выразиться поэтичней… или техничней… М-м… В душе вовремя срабатывает предохранитель — мое чувство к жене. Я ни за что не обижу Риту, не предам снова…

— Снова? — пробормотала девушка.

— По-разному бывало… — кривая усмешка перетянула лицо.

Наташа глубоко вздохнула, светлея.

— Спасибо тебе, — вытолкнула она. — Обреченность ушла, надежда вернулась… Легко так!

— Слу-ушай… — я задумался, лишь бы отвлечься. — А когда у тебя отпуск кончается?

— Скоро, — погрустнела девушка. — На следующей неделе.

— Слу-ушай… А что тебе делать в Новосибирске? Оставайся! Пойдешь ко мне в секретарши? — перехватив в зеркальце синюю растерянность, сквозь которую всплывала боль, я торопливо добавил: — Да серьезно!

— Правда? — пролепетала Ивернева.

— Чистая! Беспримесная!

— Но я же ничего не умею!

— А чего там уметь? — фыркнул я. — Пленяй да очаровывай… Шучу. Да ты хотя бы рассортируй ту кучу проектов! Видела же? А я еще и почту свою на тебя переведу, и телефон… Завалю тебя работой!

Наташка вскочила, стукаясь о мягкий потолок, обхватила меня за шею, и принялась жарко целовать — в щеку, в ухо, куда доставали губы.

— Я согласна! — зазвенело на весь салон.

Тот же день, позже

Москва, Старая площадь

В ворохе челобитных от Выбегалл разного пошиба отыскались и подлинные сокровища мысли, вроде технологии изготовления красных, синих и зеленых светодиодов на основе гетероструктур. Наташа, очень гордая своей находкой, положила мне на стол тощую папочку с криво отпечатанными листками, но старательно, от руки вписанными символами. Не знаю уж, далеко ли продвинулся Алферов в своих изысканиях, но вот эта разработка дьявольски талантливых мэ-нэ-эсов из МФТИ меня просто восхитила — они легко, даже изящно срезали путь к созданию плоских светодиодных экранов!

Естественно, я сразу связался с ребятами, забурлил энергией, и впервые прикинул расходы на исследования, на внедрение, на раскрутку и «пробивание потолков». Бюджет у ЦШ НТТМ был довольно солиден, но мне еще ни разу не приходилось «скрести по сусекам».

— Бухгалтер, милый мой бухгалтер… — забубнил я примитивный попсовый мотивчик. Пение звучало уныло и безрадостно.

И тут дверь открылась и на пороге замерла Наташа, исходя радостным сиянием, то ли ангелическим, то ли демоническим, это уж кому как.

— Товарищ Гарин! — разнеслось лирическое сопрано. — Вас ждет товарищ Андропов! Он внизу, в машине!

— Поработать не дают… — заворчал я, откладывая папку.

— Ну, он же, наверное, по важному делу, — вступилась моя секретарша за Ю Вэ, — а не просто так…

— Надеюсь, — улыбнулся я. Невозможно было сердиться и недовольничать в поле зрения Наташиных глаз — вы или умилялись, или ваши чувства заметно отклонялись от платонических. Влезая в куртку, обронил с нарочитой суровостью: — Держи оборону!