— И вам доброй ночи… папа.

— Ну-ну… сынок, мне-то ты как раз нравишься.

— Взаимно.

Я почти не дышала, вставая. Под моей ногой не шевельнулся ни один камешек, не хрустнула ни одна веточка. Я даже сходила в кустики, чтобы не скрипнуть дверкой туалета и тихо вернулась в свой домик. Легла в постель и… провалилась в сон, как в спасение — в голове конкретно туманилось. Уже под утро, как всегда, проснулась от холода, но опять не думала ни о чем — просто подняла с ног приготовленный с вечера плед и набросила его дополнительно на одеяло, угрелась и опять уснула.

А проснувшись, сразу же все вспомнила — разум был кристально чистым, соображала я прекрасно и уже могла делать какие-то выводы. Про Лену я поняла, что она полюбила другого мужчину — Михаила, врача «там»… скорее всего — в Израиле, когда первый раз возила на операцию Сашу. Я не могла осуждать ее, у меня не было ни причин, ни желания делать это.

Эта женщина понравилась мне сразу же, как я увидела ее — красивую безо всяких ухищрений. Но дело было не только во внешности — тогда она показалась мне честной. Слезы дрожали в ее голосе — от огромного чувства благодарности. Она умела чувствовать благодарность — всей душой и очень искренне. И извинялась за беспокойство так же. А еще ее отчеты, письмо… в нем она писала о Михаиле — своем женском счастье, теперь-то я понимаю, а то уж…

Первое впечатление о людях часто бывает самым правильным. Прожив не так и много, я уже знала это, был и институтский опыт и на работе тоже… Например, в нашем КБ я почти не общалась с Олегом Колесниковым. Когда Сам-Сам представлял меня всем по очереди, тот прошелся по мне странным взглядом — не очень приятным. Что там было — насмешка, издевка или его можно было назвать оценивающим или снисходительным? Я тогда не ошиблась и потом еще не раз убеждалась в том, что этот человек неприятен мне — не мой.

Так и Лена… я начала завидовать ей, даже ревновала, но отвлеклась от этого вовремя — Сережей отвлеклась. Но она… потерять мужа, родить больного ребенка, в беде которого почему-то винила себя — это я тоже поняла из слов Георгия. Жить рядом с этим ребенком… и что там было — его боли или просто чувство безысходности и страха? Насколько все было ужасно, если она едва не решилась умереть вместе с ним? И да — муж помогал ей. Скорее всего, именно благодаря его поддержке и, будучи уверенной в ней, она и отказалась от безумного шага, а церковный звон просто отрезвил ее. Она нашла в себе силы жить дальше. И ему тоже было трудно, не могло не быть, но в его жизни была еще и Рита.

Насколько легче было бы Лене, если бы он обнимал, окутывал ее своей любовью, а не просто заботой из-за необходимости делать это? О, это разные вещи, очень разные. Я знала эту разницу и в моем случае как раз я выглядела не лучшим образом. Надеюсь, что когда-нибудь мне станет хоть немного легче после осознания своего предательства по отношению к Сереже. Я не ушла к другому мужчине, но бросила его в непростой период его жизни, хотя могла поддержать, понять, бороться за него, а я не стала, потому что не любила. Поступила честно, но подло. Так и Георгий — мог отдать жене всего себя, а давал жалкие крохи. Может, она чувствовала и подозревала, а то и знала об этом? И это усугубило то ее состояние, а потом и толкнуло на ответную измену?

На улице слышались мужские голоса, лилась в душе вода, папка фыркал — холодная же, остыла за ночь. Нужно было вставать. И поговорить. Я когда-то нашла в себе силы для разговора с Сергеем, пропадая от стыда, жалости и вины, найду и сейчас. Натянула джинсы, клетчатую рубашку с длинным рукавом, носки, кроссовки — утром было еще прохладно. Вот часам к десяти воздух сразу станет жарким и горячим — скала перестанет бросать тень на наш лагерь.

По дороге к двери водрузила на нос очки и провела по волосам расческой… все, я готова. Шагнула за порог и сразу уперлась взглядом в потрясенные мужские глаза. Повела плечами, как в ознобе… а-а-а, они же думали, что я осталась в селе. Не ожидал увидеть прямо сейчас…

— Георгий Артурович… здравствуйте. Вы… к нам? — вежливо бормотала я в тихой панике, внезапно тоже почувствовав себя застигнутой врасплох, бессовестно и бессердечно загнанной в угол. Ну, папа… Ну, папа!

— Катерина Николаевна… — ответил он на выдохе, замерев на месте.

Шум воды в душе разом прекратился, и папа позвал меня оттуда:

— Катюша?! Тебя подбросили или ты сама? Я сейчас… иду-иду, — вышел он почти сразу же уже в шортах, вытирая голову полотенцем.

— Вечером… вчера Горан через лес проводил, машина осталась там.

Георгий оторвал от меня взгляд и медленно повернул голову к папе.

— Пацан, пятнадцать лет, — отмахнулся тот, — а зачем вы в лес поперлись на ночь глядя? Что — опять Стеван объявился?

— А Стеван… — выдохнул гость.

— А вот Стеван на этот раз точно выпросил, — начал папа, бросая полотенце на стенку душа: — Что на этот раз, Катя? Я же его предупреждал!

— Он же не всерьез, Горан говорит — у него такой странный юмор.