Нам подали на мезонин брюхастый самовар, и мы с хозяином засели за чай.

— Ты что, парень, был у нас волей, неволей или своей охотой? — спросил у меня Рукавичников, когда мы уселись и он запарил чай и покрыл чайник белым полотенцем.

— Да и волей, и неволей, и своей охотой, Петр Ананьич, — отвечал я.

Я знаю, что Петр Ананьич человек умный, скромный и весь уезд знает как свои пять пальцев.

— Вот, — говорю, — какое дело, и пустое, да и мудреное, — и рассказал ему свое поручение.

Петр Ананьич слушал меня внимательно и во время рассказа несколько раз улыбался; а когда я кончил, проговорил только:

— Это, парень, не пустое дело.

— А вы знаете Дена?

— Как, сударь, не знать!

— Ну, что о нем скажете?

— Да что ж о нем сказать? — проговорил старик, разведя руками, — хороший барин.

— Хороший?

— Да как же не хороший!

— Честный?

— И покору ему этим нет.

— Строг уж, что ли, очень?

— Ничего ни капли не строг он.

— Что ж это, с чего на него жалуются-то?

— А как тебе сказать… очень хорош, — похуже надо, вот и жалобы. Не по нутру мужикам.

— Да отчего не по нутру-то?

— Порядки спрашивает, порядки, а мы того терпеть не любим.

— Работой, что ли, отягощает? — все добиваюсь я у Рукавичникова.

— Ну какое отягощение! Вдвое против прежнего им теперь легче… А! да вот постой! вон мужичонко рахмановский чего-то приплелся. Ей! Филат! Филат! — крикнул в форточку Рукавичников. — Вот сейчас гусли заведем, — прибавил он, закрыв окно и снова усевшись за столик.

В комнату влез маленький подслеповатый мужичок с гноящимися глазками и начал креститься на образа.

— Здравствуй, Филат Егорыч! — сказал Рукавичников, дав мужику окреститься.

— Здравствуй, батюшка Петр Ананьич.

— Как живешь-можешь?

— Ась?

— Как, мол, живешь?

— А! Да все сла те богу живем.

— Дома все ли здорово?

— Ничего будто, Петр Ананьич; ничего.

— Всем, значит, довольны?

— Ась?

— Всем, мол, довольны?

— И-и! Чем довольными-то нам быть.

— Что ж худо?

— Да все бог его знает; будто как не вольготно показывается.

— Управитель, что ль, опять?

— Да, а то кто ж!

— Аль чем изобидел?

— Вот завод затеял строить.

— Ну?

— Ну и в заработки на Украину не пущает.

— Никого?

— Ни одного плотника не пустил.

— Это нехорошо.

— Какое ж хорошество! Барину жалились; два прошения послали, да все никакой еще лизируции нет.

— Поди ж ты горе какое! — заметил Рукавичников.

— Да. Так вот и маемся с эстаким с ворогом.

— Видите, какой мошенник ваш Ден! — сказал, обратясь ко мне, Рукавичников.

Мужик в меня воззрился.

— А вот теперь я вам расскажу, — продолжал мой хозяин, — какой мошенник вот этот самый Филат Егорыч.

Мужик не обнаружил никакого волнения.

— Господин Ден, ихний управляющий, человек добрейшей души и честнейших правил…

— Это точно, — встрел мужичок.

— Да. Но этот господин Ден с ними не умеет ладить. Всё какие-то свои порядки там заводит; а по-моему, не порядки он заводит, а просто слабый он человек.

— Это как есть слабый, — опять подсказал мужичок.

— Да. Он вот у них другой год, а спросите: тронул ли он кого пальцем? Что, правду говорю или вру?

— Это так.

— Вот изволите видеть, им это не нравится. Наказания его всё мягкие, да и то где-где соберется; работа урочная, но легкая: сделай свое и иди куда хочешь.

— Ступай, значит.

— Что?

— Сделамши свое, — ступай, говорю, куда хочешь, — повторил мужичок.

— Да. Ну-с, а они вот на него жалобы строчат.

Мужик молчал.

— Ну а на заработки-то он их зачем же не пускает? — говорил я.

— Не пускает-с, не пускает. А вы вот извольте расспросить Филата Егоровича: много ли ему его сыночек за два года из работы принес. Расскажи-ка, Филат Егорыч.

Мужичок молчал.

— А принес ему, сударь мой, его сыночек украинскую сумку, а в ней сломанную аглицкую рубанку, а молодой хозяйке с детками французский подарочек, от которого чуть у целой семьи носы не попроваливались. Вру, что ль? — опять обратился Рукавичников к мужичку.