После двух стаканов, когда остальные запели каждый на своем языке, я ушел и лег, но когда Белая Гора коснулась моего плеча, дрему как рукой сняло. Из ванной еще слышались чьи-то голоса. Мы тихо выскользнули из дома.

Было почти холодно. Темно-оранжевый полумесяц луны висел над самым горизонтом, но нам его света хватило, чтобы найти дорогу вниз. Среди руин оказалось теплее - камни отдавали накопленный за день жар. Мы вышли на пляж (там снова стало прохладно). Белая Гора разложила принесенное с собой одеяло, мы легли и стали смотреть на звезды.

Почти на любой планете небо кажется знакомым. Наши родные звезды ничем неГвыделялись среди других, точно так же, как дома мы не замечаем на небе земного Солнца. Про самую светлую точку в зените Белая Гора сказала, что это Альфа-Цент. Пониже была еще одна, ярче, но мы не знали, что это.

Узнавая созвездия, мы сравнивали их имена. В языке Белой Горы некоторые повторяли земные, например Скорпион, окаймленный сиянием галактики, - у нас он называется Насекомым; ярчайшая звезда в том районе - Антарес, и у нас, и у них. Созвездие Палача, зашедшее около часа назад, они называют Орионом. Его самые заметные звезды носят на Петросе и Селедении одинаковые, лишенные смысла наименования - Бетельгейзе и Ригель.

–  Для скульптора ты хорошо знаешь астрономию, - сказала она.
– Когда я приезжала в твой город, там по ночам было слишком светло, звезд не разглядишь.

–  У меня дома их побольше. Я живу за городом, кай-метрах в ста от морского побережья - на озере Пахэла.

–  Знаю. Я тебе звонила.

–  Меня не было?

–  Ага. Сказали, что ты на Тета-Центе.

–  Да, верно, ты говорила. Мы разминулись в космосе, и ты стала женой-рабыней того мужика.
– Я положил руку ей на ладонь.
– Прости, что я забыл. С тех пор много всего произошло. Он был совсем ужасен?

–  Обещал золотые горы, если я останусь, - засмеялась она.

–  Да уж, представляю себе.

Белая Гора повернулась ко мне, прижалась грудью к плечу и провела по бедру пальцем:

–  Зачем напрягать воображение?

Я был не в настроении, но тело… Единственным достоинством нашей одежды оказалось, что она легко снимается.

Луна зашла, и я видел лишь неясный ее силуэт. Странно было заниматься любовью вслепую. Можно подумать, что в темноте обостряются остальные чувства, но, по-моему, это не так; разве что биение ее сердца очень гулко отдавалось мне в пальцы. Ее дыхание пахло мятой, и кожа так же. Я ничего не хотел бы изменить в ее теле, ни снаружи, ни изнутри, но через несколько минут нам стало тяжело, и с обоюдного согласия мы остановились. Сколько-то мы молча лежали рядом, потом она сказала:

–  Извини. Это было не вовремя.
– Мне на плечо капнула слеза.
– Я просто пыталась забыть о…

–  Все хорошо. Просто на песке неудобно. Песчинки и правда попали внутрь и больно натирали.

Мы проболтали еще сколько-то времени, а потом нас сморил сон. Когда небо начало светлеть, нас разбудил порыв горячего ветра. Мы вернулись в дом.

Там все еще спали. Мы зашли в душ смыть песок, и Белая Гора с удивлением заметила, что у меня вновь возник к ней интерес.

–  Пойдем вниз,- шепнула она, и мы отправились к ней в комнату.

Я помнил о своей неудаче, но это не слишком мешало. При свете все оказалось более привычно, к тому же она была очень красива, откуда ни посмотри. Я не смог сдержаться, и все получилось куда короче, чем нам хотелось.

Потом мы вместе спали на ее узкой кровати. Вернее, она спала - а я смотрел, как солнечный луч ползет по стене, и думал, как все изменилось.

Зря нам сказали, что мы проживем еще тридцать лет. Они ведь не знают, что происходит, - может, осталось все триста, а может, и меньше года. Но даже теперь, когда люди научились менять тела, правда остается правдой: рано или поздно что-то случается не так, и ты умираешь. Смерть в один момент с десятью тысячами других людей и с целой планетой, обладающей огромной историей, - вот это интересно. Но комната заполнялась светом, и, глядя на Белую Гору, я находил, что она интереснее смерти.

Мне хватало лет, чтобы не стать подверженным безрассудной страсти. Что-то прорастало во мне еще с Египта, а может и раньше. На вершине пирамиды, глядя, как солнце подымается из дымки, мы сидели, касаясь друг друга плечами, внизу проявлялись древние фигуры, и я испытывал смешанные чувства. Она смотрела на меня - я ничего не видел, кроме ее глаз, - и мы не произнесли ни слова.

А теперь - это. Я знал, что она ощущает то же самое, как его ни назови. Странно, но и в богатом языке Англии, и в ее родном, и в моем одно-единственное слово «любовь» означает самые разные свещи.

Может, это потому, что одна любовь всегда не похожа на другую. Отвлекшись ею, можно забыть обо всех других истинах или не обращать на них внимания. На Петросе есть палиндром-поговорка с ироническим оттенком: «Счастье знаменует беду, беда знаменует счастье». Значит, счастливая смерть - это когда умираешь счастливым.

Вовремя или не вовремя?

Оона М'вуа жила в соседней комнате с Белой Горой и согласилась со мной поменяться: на это ушло три минуты, зато разговоров было!.. Л о тайно восхищался. Будучи в хорошем расположении духа, я его простил.