Я замолкла, из глаз Леси слёзы больше не катились, она смахнула остаток влаги на лице и искренне прошептала: «Спасибо». Я лишь похлопала её по спине в знак принятия благодарности.

На душе было мерзко и противно, потому что, в общем-то, я ей помочь избавиться от боли не могла, даже не представляла, чем конкретно она вызвана, и почему она утверждает, что теперь беспризорница. Но ответы лежали на поверхности тяжёлым массивным булыжником придавливая сердечную жилку Леси. Ей надо было лишь отодвинуть его немного в сторону и рассказать мне, в чём причина, а я постаралась бы ей помочь. Но подруга упорно молчала, прикрыв глаза, от чего создавалось впечатление, что она решила подремать сидя.

Я кусала локти от своей безысходности, между тем Леся прервала молчание и посветила меня в свои злоключения.

Началось всё с того, что её начал пытать папа своими бесконечными звонками и требованиями вернуться домой. Домой ей ехать не хотелось в виду различных причин. Лена причислила к этим причинам нелепую любовь к дяде. Сама Леся к дяде никакой любви на деле не питала, ей тогда показалось смешным разыграть подругу, что они и сделала. Потешное выражение лица Ленки стало ей наградой.

Пришлось ехать к отцу, дорогу до дома она растягивала, как могла, но оказалось, что зря, потому что там ждал один незабываемый сюрприз.

Начиная с самого звонка в дверь, сопровождаемого словами грозного вида папы: «Явилась, не запылилась», — и продолжения в виде схваченной и протащенной нахмурившим брови им же в зал за шкирку дочери, её не покидало ощущение чего-то нехорошего. Впрочем, оно не заставило себя ждать, «осчастливив» приехавшим из своего путешествия по горам, по долам любимого парня Лёнечки, с которым они вроде как расстались.

— Олеся, дорогая, я так рад тебя видеть! — кинулся к ней очкастый студент, искусанный комарами, казалось, в каждую частичку лица.

«Неженка» с пренебрежением мелькнуло в голове девушки. В её понимании кожу настоящего мужчины комару не прокусить.

Студенту добраться до своей дражайшей половинки было не суждено, потому что подлая подножка от Николая Велимировича — дело обычное, но непредсказуемое для начитанного ботаника, в его книгах о науке «как бы нагадить, да чтобы наверняка» и слова нет.

— Так-так… — покачал головой глава семейства Радуга, переводя взгляд с ошарашенной дочери на не менее ошарашенного парня, который уже целый день чувствует себя как на допросе, благо умению вести оные дядя Коля научился благодаря многочисленным криминальным сериалам и считал себя асом в этом деле. — Значит, молодой человек, вы по-прежнему утверждаете, что состоит в отношениях с моей дочерью?

— Д-да, — проблеял, зажатый в угол между полом и диваном, Лёня.

— А что на подобное заявление ответит моя дочь? — прогрохотал его голос, обращённый теперь к Лесе.

Леся не знала, что ответить. Упорно молчала, часто порхая ресницами, а глазки-буравчики сверлили в ней две симметричные дырки, зато грустные глаза из района пола заставляли сердце обливаться кровью, потому что оба этих человека были ей каждый по-своему дорог, чтобы эгоистично выбирать то, что лучше для неё самой.

Всех этих нюансов, а именно «обливающегося кровью сердца», «эгоистичности» моя подруга не осознавала. И в рассказе своём была лаконична как сапог:

— Я пришла, увидела этого хмыря, ползающего у моих ног и всё рассказала папе, конечно же, понимая, что он ложь не примет. Да и надоело всё. Нафиг надо? Короче, я очконавта повторно бросила и сказала, чтобы валил в свои пещеры и жрал соль, накопившуюся на её стенах, как лось. Потому что он лось и есть. Олень. И чтобы больше мне не звонил. А козлина, знаешь, что сделал? На колено встал и предложил мне руку и сердце. Я сначала подумала, что он с ума сошёл, а потом придурь протянула мне коробочку деревянную. Деревянную! Я в шоке. Ну, я её открыла, чтобы убедиться в его полоумности, хотя у него и так всё на лице написано, а там, представь себе, железка лежит — крышка от жестяной банки от «колы», когда он пил которую ему пришло озарение, что нам надо жениться! Вот идиот! Гадёныш! Долбанный ботаник… Меня папа за его слова чуть не убил. Прикинь, по всем комнатам бегал за мной, а я от него, а потом раз — и за дверь. Затем в тачку запрыгнула и уехала. Не вернусь. У меня больше нет семьи. Что вообще за семья, если они даже понять не могут? Целомудрие типа? Да кому оно сдалось? А этот охреневший Лёньчик-грёбанный пончик ещё получит… Я ему такое устрою, мало не покажется. Молиться будет, чтобы обратно в свою тайгу смотаться.

Я понятия не имела, что на такое ответить. Но уйти из дома — это сильно. О чём я тут же сообщила подруге.

— Я не уходила из дома! — завопила Леся. — Меня выгнали! Я же только что рассказала. Ты вообще слушала, нет?

— Слушала, — только мне непонятно то ли она действительно считает, что её выгнали, то ли просто не хочет признавать, что сама себе в колёса палок понатыкала, а теперь не знает, как выбраться из выгребной ямы, в которой все колеса разом застряли. — Но…

— Меня выгнали. Они меня не любят. Я им не нужна. Не понимают и не хотят понять, — причитала подруга, опасно раскачиваясь на перилах.