До самой глубокой ночи мы просидели у порога двери: Стас, прижав к груди папину фирменную блинную сковороду; я, натужно тараща глаза в глазок, пытаясь разглядеть, что же делает на лестничной площадке Феоклист и какие действия предпринимает по извлечению своих обидчиков из «крепости»; дядя, выскочивший к нам, заслышав надрывное треньканье полуразрушенного мною в прошлый раз старинного телефонного аппарата (который я без зазрения совести вновь уронила с комода, «удачно» влетев в него своим многострадальным лбом), прижимающий его грохнутый корпус к мерно вздымающейся груди в такт своему испуганно колотящемуся сердцу.

Выглядел Макс, мягко говоря, неважно. Его кудрявые волосы стягивала неоновая резинка, которая по-дискотечному лучилась в полутёмном коридоре, подсвечиваемая тёплым вечерним отсветом, когда солнце ещё не село, но небо приобретало местами загадочный рыжеватый отсвет, который еле попадал в прихожую через окно сквозь тонкий узорчатый тюль с кухни. Данный аксессуар для волос был модным хитом сезона среди школьников, в основном, одногодок Сони и Стаса, как нашему любимому графоманчику рассказали в магазине, беспощадно втюхивая товар за бешеные деньги. Продавщица, приехавшая из узбекской глубинки и говорящая на малопонятном диалекте девушка, в нём великого писателя упорно не замечала, и благодаря своим заложенным генами бизнес-способностям, приводила аргументы к покупке, наивно предполагала, что Максим при помощи стильного прикида пытается омолодиться. На самом деле Максим интересовался товаром исключительно из-за того, что взялся за новую книгу, включающую описание различных субкультур. Поэтому он, ведясь на трёп не в меру болтливой торгашки, купил кучу нелепого барахла, включающего яркую одежду, на которую будто случайно пролили «Юпи», заметили сей недопустимый факт и решив, что терять уже нечего, полностью замочили в нём — настолько она была яркой. К тому же эта одежда была рваной, странного фасона — с отсутствием какого-либо чувства стиля у дизайнера в принципе. Кроме резинки в качестве аксессуаров он накупил и украшения.

В целом, опуская свой взгляд ниже сцепленных волос, можно было увидеть такое: подведённые фиолетовым карандашом глаза, окрашенные блёстками бакенбарды, свежий пирсинг под губой; рокерский или, вернее, мазохистско-садистский ошейник с шипами на шее; рваный местами мешок в качестве майки с глубокими (невероятно глубокими) вырезами для рук; под майкой жёлтая футболка, облегающая тело настолько сильно, что казалась второй кожей; широкие мешкоподобные штаны, обвешанные железными висюльками; над покрытыми татуировками руках — различные браслеты, напульсники с нецензурными выражениями на иностранном языке; на ногах тяжеленные военные ботинки.

Представителем какой конкретно субкультуры является дядя понять мне было не дано, тогда он, гордо выпятив грудь, к которой прижимал телефон, просветил меня, заставив полностью удостовериться, что все две дядюшкины извилины окончательно заблудились в его голове ища выход и прочно завязались морским узлом:

— Я эмо-бой! — указал он на себя пальцем.

Мы со Стасиком нервно переглянулись, попытавшись не заржать в голос, всё же засаду на лестничной клетке никто не отменял.

— Па-а-ап, ты уверен? — еле сдерживаясь, поинтересовался братишка, когда я вновь приникла к глазку, чтобы спрятать улыбку, предательски захватившую расслабленные мышцы лица, и стала прислушиваться к всхлипываниям-завываниям, которыми решили порадовать уши всех соседей, Сера и Грипп, устроив бесплатный концерт по заявкам. Любители халявы должны оценить.

— Есть сомнения, сынок? — с чувством собственного достоинства вопрошал дядя. — По-моему, ты не слишком подвержен современным течениям, Станислав. Знаешь, тебе бы не помешало разбавить жизнь, добавив в неё чуточку реализма.

Стасику улыбаться резко расхотелось, так как в словах отца он уловил намёк на то, что Макс, делая ссылку на родительские права, может отобрать у своего живущего в кибер-пространстве чада единственную радость в жизни — мощнейший компьютер с шестиядерным процессором с видеокартами, количество которых пока ещё можно было сосчитать на пальцах, но посчитать общий объём оперативной памяти пальцев бы не хватило, и жесткачом, который может хранить на своих просторах до двух терабайт различной информации.

Откуда я всё это знаю? Просто всю среду, четверг и пятницу с утра до ночи слушала восхищённые дифирамбы этому зверю, который, кстати, так просто не упрёшь — он весит более тридцати килограмм (и это только системник), в исполнении Стаса, наконец-то накопившего нужную сумму (хотя что-то мне подсказывает, что ему в этом сильно подсобил мой папа, по совместительству его дядя, и собравшего себе друга своими руками. Своего монстрика братишка нежно любил. И подключив философское мышление и вспомнив умные словечки из курса психологии, которой решили мучать бедняг-десятиклассников попечители родительского совета вкупе с учительским составом и членами представителей РОНО, включив её в школьную программу, выдал:

— Папа, реализм — это больно. Все жизненные истории имеют неблагоприятные финалы. Жизнь — это, вообще, штука бессюжетная, но идейная — вспомни попытки коммунизма. И ты, рождённый в советском союзе, обрекаешь меня на жалкое существование?

— Сынок, — не ожидавший пламенной речи от своего обычно неразговорчивого дитятки Макс немного растерялся и воззрился на него двумя пытающимися срубить друг друга пешками. — Значит, — его вдруг настигло озарение, — ты считаешь, что влачишь жалкое, — тут его голос сорвался на визг, вторя эху двух неугомонных бабок с первого этажа, — существование?

А чего они, собственно, орут? Вроде как не знают, что Фео торчит тут, или, наоборот, слишком хорошо его знают и заранее за меня переживают? От этих мыслей стало ещё страшнее. А потом на сцену вылезли ещё два «модных» персонажа — копии нашего гопника. Эх, не зря у меня было нехорошее предчувствие.

— Да, отец, — Стасик понурил голову, а я, будучи в теме их жёсткого разговора, решилась «разрядить» напряжённую обстановочку:

— Кажется, нас сейчас убьют…

— Что?

— Почему?