Шрифт:
Васёк решительно свернул листок и зашагал по тропинке.
– Одинцов, прими заметку, – не глядя на товарища, сказал он.
– Уже? – удивился Одинцов, вытирая шарфом мокрое, разгорячённое лицо. – Я так и знал, что ты пишешь! А мы тут пятых в угол загнали. Как окружили их со всех сторон – и давай, и давай! Сашка орёт: «Трубачёв! Трубачёв!» Слышал?
– Слышал… я на брёвнах сидел, – с сожалением сказал Васёк. – Сам себя наказал… да ещё написал плохо…
– Плохо? Посмотрим, – важно сказал Одинцов, пряча заметку. Он почувствовал себя ответственным редактором. – Плохо, так исправишь.
– Отстань, пожалуйста! Я и эту-то наспех писал, когда мне исправлять её? Не на уроке же! – рассердился на товарища Васёк. – Плохо – не бери. Вот и всё!
– С Митей решим, что брать, а что нет. Материала хватит, – независимо ответил Одинцов и, увидев Лиду Зорину, подошёл к ней.
Васёк уселся на свою парту и заглянул через плечо в тетрадку Малютина. Тот, глядя на картинку в книге, писал крупными буквами незнакомые слова.
– По-каковски это? – спросил Васёк.
– Немецкий у меня сегодня после школы. Я в группу хожу, пояснил Сева.
– А зачем это тебе? Ведь у нас английский учат.
– Немецкий тоже надо знать, – просто ответил Сева.
– Всех языков не изучить!
Сева хотел что-то возразить, но Васёк был зол и повернулся товарищу спиной.
«И зачем это я такую дурацкую заметку дал? Может, лучше назад взять, а то все надо мной смеяться будут. Пойти к Одинцову?»
Но к Одинцову он не пошёл, сомневаясь, что лучше: не выполнить обещание или осрамиться с плохой заметкой.
В пионерской комнате шла оживлённая работа. Ребята складывали по порядку номера журналов и подшивали «Пионерскую правду», чтобы передать в школьную библиотеку.
Васёк покрывал лаком рамку для стенгазеты.
«Вот это по мне», – думал он, с удовольствием макая кисть в густой лак.
Митя сидел за столом, просматривая заметки для стенгазеты.
– Это всё у тебя? – спросил он Одинцова, приглаживая пальцами светлые волосы. – Маловато, плохо шевелитесь!
– Многие только сегодня дали, – виновато сказал Одинцов. – Вот Лида Зорина дала заметку, и Трубачёв, и ещё несколько ребят… – Он подвинул к Мите новую пачку бумаг.
– А, ещё есть! – обрадовался Митя. – Давай, давай!
Нюра Синицына вбежала в комнату и, оттолкнув Одинцова, положила на стол вырванный из тетрадки лист.
– Вот, Митя! Я стихи написала, а Одинцов не берёт. Он думает, что если он редактор, так может распоряжаться. А стихи очень хорошие, мои родители даже в «Пионерскую правду» послать хотели!.. – затрещала, размахивая руками, Синицына.
– Стоп, стоп! – остановил её Митя. – Экая ты мельница!
– Вот она всегда так! – возмущённо сказал Одинцов. – Кричит только, а у самой голова ничего не работает. Вот прочти, что она тут написала.
– «Что написала, что написала»!.. – передразнила его девочка.
– Сядь и помолчи! – потянул её за рукав Митя. – Сейчас разберёмся. Я уже говорил тебе, Одинцов, что такие спорные вещи надо решать сообща.
Васёк оставил работу и подошёл к столу.
– Мы всей редколлегией проверяли. Тут она Лермонтова и Пушкина списала, да ещё сама между ними втёрлась! – сердито сказал он.
– Неплохо попасть в такое соседство! – засмеялся Митя. – Сейчас посмотрим, что у неё получилось. Он громко прочёл:
Уж небо осенью дышало, А я учёбу начинала. Взяла тетрадки и пошла, Так я учёбу начала.– Тьфу! – не выдержал Одинцов.
– Вот он всегда на меня нападает! – пожаловалась Синицына.
– Да потому нападаю, что глупо! Противно…
– Потише, потише, – сказал Митя. – Плохо ведёшь себя, Одинцов! Так не годится: лишний спор заводишь и мне не даёшь прочитать до конца.
Одинцов замолчал.
Митя начал читать сначала:
Уж небо осенью дышало, А я учёбу начинала. Взяла тетрадки и пошла, Так я учёбу начала. Белеет школа одиноко В тумане неба голубом, Идти мне в школу недалёко — На крайней улице мой дом. Мои родители давали Мне на прощание совет: «Учись ты, Нюра, хорошенько — В награду купим мы конфет».