Сказанное он подчеркнул притворным вздохом.

— Учитель написал мне замечание: мол, я слишком много валяю дурака, как какой-нибудь комедийный персонаж из американских фильмов. Отец не ругался. Он решил, что я отрабатываю манеры для жизни в Америке.

Та общность, которая, казалось, возникла между ними и на которую опирались чувства Эдит к Иву, рассыпалась, как засохший осенний лист. Очевидно, что он не был уличным ребенком, по крайней мере таким, как она. У него было гораздо более приятное и, прежде всего, более защищенное детство. Пусть у его родителей не получилось разбогатеть, но все же это была любящая семья с общими мечтами и надеждами. Луи Гассион при малейшей возможности непременно эмигрировал бы в Америку в одиночку. Он и не подумал бы взять с собой дочь, не говоря уже о ее матери. Эдит почувствовала укол зависти. О каких близости и общности между ними может идти речь, если сходство биографий было лишь мнимым? Все оказалось обманом. Не Ив обманул ее, а судьба. Разве он не тот человек, для которого она должна стать Пигмалионом? Холод, пронизавший ее, усилился еще больше.

Ив сложил листок со стихотворением Жана Кокто, присоединив его к другим бумагам и фотографиям, которые он носил в нагрудном кармане. Он указал на одну из скамеек на краю небольшого сквера на площади.

— Присядем? Я могу показать свои семейные фото. — Он шагнул вперед, вспугнув воробьев, которые выискивали насекомых и семена на узкой полоске травы. Стайка с чириканьем взмыла вверх и исчезла в вершинах деревьев.

— Не понимаю! — выпалила Эдит, проигнорировав его приглашение. — Почему ты так необразован, если учился в школе?!

Все ее знакомые мужчины вынесли что-то полезное из долгих лет, потраченных на учебу. И без школьного образования остались лишь те, кому происхождение не дало шансов.

Ив равнодушно пожал плечами.

— Я не учился в лицее, если ты это имеешь в виду. В пятнадцать лет мне пришлось пойти на работу. Мало того что моему отцу не удалось скопить достаточно денег, чтобы перебраться в Америку, у него даже не получалось прокормить жену и троих детей. Мы все должны были помогать. Я работал в барах, в порту — везде, где можно было получить хоть какие-то деньги. Перепробовал практически всё. Не всегда приходилось легко. На верфи я работал слесарем, а на стройке — молотобойцем.

— Кем? Ты дрался? Тебя избивали? — Она бросила быстрый взгляд на его прямой нос, прежде чем сесть на скамейку.

— О нет. — Он покачал головой, затем удобно расположился рядом с ней и вытянул ноги. — Не было причин. Я не конфликтовал с другими рабочими. Моя задача заключалась в другом: я ковал металлические детали для огромных бонных заграждений, которыми перегораживались входы в гавань. Приходилось дышать ржавой пылью. Мама слышала, что можно сохранить здоровье даже на этой работе, если пить много молока. По продовольственным карточкам, рассчитанным на всю семью, она покупала молоко и отдавал его мне.

— Она, должно быть, замечательная женщина, — мягко сказала Эдит.

— Да, она такая!

Он улыбнулся, и Эдит каждой клеточкой своего тела ощутила то тепло, которое он получил в детстве и юности. Вдруг он поднял руку и коснулся ее густых, довольно длинных волос. Намотал одну прядь на палец, передразнивая движения человека, орудующего плойкой.

— Моя сестра стала парикмахером, так что я с ее помощью освоил еще и профессию мастера дамских причесок.

— Ой! — воскликнула она с притворным негодованием, хотя он не причинил ей никакого вреда. Смеясь, она оттолкнула его руку. — По крайней мере, теперь я знаю, почему ты поменял профессию. Парикмахер из тебя еще хуже, чем ковбой, которого ты изображал!

Она весело подмигнула ему, чтобы подчеркнуть, что это шутка.

— Все не так. Совсем наоборот! — Ив изобразил крайнюю степень обиды, но глаза его смеялись. — Я был очень популярен среди дам и всегда получал щедрые чаевые. На них я покупал пластинки Мориса Шевалье и Шарля Трене…

— А Фреда Астера?

— Да, и его тоже. Я выучил все тексты наизусть и копировал жесты и походку перед зеркалом. Даже если тебе это не нравится, я приехал именно с таким багажом. Я спел в одном варьете, и меня сразу взяли на работу. Сбылась мечта, почти такая же прекрасная, как поездка в Америку.

Эдит кивнула. Постепенно она начала его понимать. Картина наконец сложилась. Она ждала этого, чтобы выбрать правильные стихи для его песен.

— Иво Ливи тогда уже был Ивом Монтаном? — поинтересовалась она.

— Да. Владелец ночного клуба сказал, что Иво Ливи звучит слишком вычурно.

Она рассмеялась, вспомнив, что именно так она подумала про его сценический псевдоним.

— Что в этом смешного?

Некоторое время он смотрел на нее в замешательстве, но потом она просто молча покачала головой. Тогда он продолжил свой рассказ дальше:

— Я перевел «Иво» на французский и изменил одно итальянское слово, которое знал от мамы. Как я уже говорил, ей не нравилось, когда мы играли на улице. Но время от времени я это делал, и тогда она кричала: «Монта!», что означает: «Вернись!» Так родился Ив Монтан.

Удивительно, насколько важна для этого большого мальчика его мать. Его история оказалась совсем не такой, как представлялось Эдит. С другой стороны, мужчине, который сам получил столько любви, вероятно, легче передать ее другим. Она была уверена, что любовь — это ключ ко всему, без нее человек — ничто.