Я порылся в памяти, но ничего похожего вспомнить не смог. А я ведь помнил, пусть и смутно, тысячи медицинских терминов. Из этого я сделал весьма самонадеянный вывод, что столкнулся с чем-то не слишком распространенным. Особенно не раздумывая, я предположил:

– Повреждение нервов?

– Именно. Клонус – сигнал о поражении верхнего двигательного нейрона. Сейчас я напишу письмо вашему семейному врачу, пусть направит вас к неврологу, а тот – на МРТ.

Я вышел из кабинета, прижимая к груди, как талисман, наскоро составленное направление к семейному врачу и прокручивая в голове более очевидные типы повреждений, которые могли затронуть мой спинной или головной мозг (именно их и имел в виду врач). Травма подошла бы идеально. Но я практически не падал с тех пор, как подростком занимался карате. Вряд ли тогдашняя травма дала о себе знать сейчас.

Конечно, есть еще рак. Подобные симптомы могла дать опухоль в мозгу, но других оснований подозревать ее у меня не было. Локализованная опухоль на позвоночнике? Интересно, насколько операбельная. Микроинсульт? Плохо, особенно если за одним последуют другие. Точно не церебральный паралич, хотя для него характерны неконтролируемые сокращения: это начинается в детстве. Рассеянный склероз? Распространенное заболевание. Может настигнуть взрослого. Неизлечим. Достойный претендент. И в любом случае лучше опухоли головного мозга.

Десять дней спустя я лежал на узкой платформе, которая медленно уносила меня в недра мощного аппарата МРТ, похожего на гигантский пончик. До этого мне ни разу не приходилось делать томографию, и прибор меня заворожил. Магнитно-резонансное сканирование использует охлажденные в жидком гелии сверхпроводящие магниты, мощные настолько, что они могут заставить части вашего тела излучать едва заметные сигналы, которые используются для создания трехмерного изображения. Еще аппараты МРТ очень, очень шумные.

Мне выдали специальные наушники, но даже сквозь них я слышал гул, для описания которого слова «какофония» недостаточно. Во время сканирования мощные магнитные волны прокатываются сквозь ваше тело несколько раз в секунду, заставляя все оборудование вибрировать в такт. Поскольку в этот момент вы находитесь непосредственно внутри этого оборудования, вы вибрируете вместе с ним. Более тихие звуки оставляют ощущение, будто кто-то пытается пробить металлический шлем на вашей голове пневматическим молотком. Более громкие воспринимаются (всем телом) как полноценный артобстрел. Медицинское обследование в стиле «шок и трепет». И меня ожидали два часа этого развлечения.

Мне всегда казалось, что я неплохо считываю других людей, но мой невролог оказался абсолютно непроницаемым. Видимо, это было привычкой врача, которому регулярно приходится сообщать пациентам плохие новости. Он кивнул мне на стул, прошел в угол комнаты, чтобы принести стул Франсису, подождал, пока мы займем свои места, и неожиданно улыбнулся.

– Прежде чем я расскажу вам все о результатах обследования, позвольте заверить: ничего страшного мы не нашли. Можете расслабиться.

Тут я понял, что все это время задерживал дыхание. Я тоже переключился в режим профессионала, а та часть моего эго, которая называет себя Ученым, зафиксировала выброс большой дозы адреналина, из-за которого по телу разливалось онемение. Очевидно, это должно было подготовить меня к принятию Приговора.

– Что ж, это вселяет надежду.

Спокойно. Негромко. Как будто он говорил о своих призовых петуньях, которые в этом году снова достойны награды. Потом на первый план, почувствовав подходящий момент, просочилось мое непобедимое любопытство, вечный мой спутник.

– Так в чем тогда дело?

И мы отправились на экскурсию по моей нервной системе.

– У вас очень симпатичный мозг, – заметил мой невролог с такой гордостью, будто сам приложил к его созданию руку. – Видите… вот, внутри черепа… Ничего тут нет.

Не думаю, что эта цитата хорошо смотрелась бы на обложке любой из моих книг, но он, конечно, имел в виду другое.

И мы двинулись дальше, вниз по моему спинному мозгу: по успокаивающе стандартному темному кругу, обрамленному размытыми очертаниями моих позвонков, напоминавших в таком ракурсе произведения абстрактного искусства. Ничего необычного, кроме не замеченного прежде сколиоза (то есть бокового изгиба позвоночника) средней тяжести. Я наконец узнал, почему у меня одна подвздошная кость всегда была чуть выше, чем другая (этот вопрос меня волновал в подростковом возрасте, но долго оставался без ответа).

Короче говоря, горизонт был чист. Никаких опухолей в мозгу. Никаких опухолей на позвоночнике. Никаких следов рассеянного склероза. Никаких болезней двигательного нейрона. Никаких следов защемления нервов. Все чисто. Исключив всех первоочередных подозреваемых, невролог предположил, что у меня какое-то экзотическое заболевание. Так мы отправились на поиски сокровища, заключавшиеся в проведении все более заумных тестов.

Началось все с рутинного рентгена грудной клетки, но вскоре ему на смену пришел перечень анализов крови, который напоминал меню в дорогом ресторане. Разбираясь с назначениями в анкете, я обнаружил, что на одни только СПИД-ассоциированные инфекции нужно сдать три разные пробы. Вполне логично: аутоиммунные заболевания часто путают с неврологическими.