Когда все результаты оказались отрицательными, мы повысили ставки. Бегло просматривая новый список анализов, медсестра то и дело повторяла: «Ох, надеюсь, у вас ничего из этого нет. Жуткие болезни!» Однако и эти пробы оказались отрицательными, и мы перешли от маловероятного к практически невозможному. И здесь – ничего. Получив результаты генетических тестов (отрицательные), даже невролог растерялся. С трудом скрывая отчаяние, которое я все же разглядел на его лице, он выдал мне финальный список возможных заболеваний. Увидев его, растерялась уже моя новообретенная подруга-медсестра.

– Об этих я даже и не слышала, – пробормотала она, проверяя на компьютере доступность анализов. На два заболевания из моего списка кровь сдать было негде. После нескольких телефонных звонков удалось отыскать какую-то странную лабораторию и заставить ее сотрудников вручную перебирать картотеку в поисках необходимой информации.

– Зато мы, наконец, разберемся, что с вами не так!

Я на это очень надеялся. Все это время я внимательно следил за своим состоянием. Чем бы ни было это «не так», оно с каждой неделей распространялось выше по моей ноге, медленно, но неотвратимо. И, пока диагноз был неясен, способа остановить процесс не было.

Спустя еще две недели пришли результаты анализов.

Каждому человеку от рождения дано право изменить мир.

К этому выводу я пришел к своему шестнадцатому дню рождения, и мне нравилось думать, что добиться перемен можно, только нарушая правила; однако детали этого плана от меня ускользали. Если бы однажды в мае, в торжествующе солнечную среду, в разгар дня я интуитивно не взбунтовался, сегодня меня и на свете бы уже не было.

Поэтому начать стоит с бурного выражения благодарности директору моей школы (забавно, что я никогда не ценил его ни как преподавателя, ни как личность). Он явно видел во мне надругательство над Богом и человечеством. Однако надо отдать ему должное: не вмешайся он тогда, сейчас я был бы полноправным членом Истеблишмента. Мертвым, правда.

Все началось примерно в 12:28, у нас как раз заканчивался урок родного языка. Стоя возле древней парты, я изливал свою точку зрения на одноклассников, которым зачитывал свое эссе «О будущем».

Наш учитель, такой же древний, как парты в его кабинете, улыбался мне и ободряюще кивал. К счастью, он уже поставил мне высший балл, сопроводив его эмоциональным примечанием: «Феноменальное воображение. Слава небесам, ваши прогнозы – только фантазии!» Похоже, он немного упустил из виду, что я писал не фантастическую повесть, а эссе. Честно говоря, мама моя, кажется, допустила ту же ошибку, сохранив из всех моих сочинений именно это: я нашел его после ее смерти.

– …мой мозг будет связан с электронным мозгом, и этот объединенный разум будет сильнее, чем просто сумма его частей. В финале процесса пять моих…

Прозвенел звонок, знаменующий начало обеда. Никто не сдвинулся с места: звонок – для учителя. Легким взмахом руки он велел мне продолжать.

– В финале процесса пять моих чувств будут дополнены мириадами электронных компонентов, и сама моя человеческая сущность эволюционирует. Я не буду более управлять автомобилем или гигантским лайнером – я буду этим автомобилем, я буду этим лайнером. – Я поднял взгляд на учителя в знак того, что закончил.

– Потрясающая фантазия, Скотт. Еще немного, и вы станете пророком научной фантастики! Очень хорошо, – он обвел взглядом замерший в ожидании класс. – Все свободны.

– Ну ты и выпендрежник, – проворчал никогда не любивший меня Симпсон, вставая из-за парты слева. – Все спер из «Доктора Кто».

Симпсону я никогда не нравился. Складывая вещи в ящик парты, я парировал:

– Вообще-то в «Докторе Кто» с момента появления сериала в эфире, в 17:15 23 октября 1963 года, не было ни одной серии, хоть отдаленно напоминающей теорию, которую ты сейчас услышал.

– Честно? – переспросил, догоняя нас на выходе из класса, худенький невысокий Коннор, который каким-то чудом умудрялся дружить с обоими.

Коннор мне нравился. Даже очень.

– Иногда ты ведешь себя как придурок, – продолжал Симпсон.

– Бывает такое, – подтвердил я. – По нескольку раз в день, – и улыбнулся Коннору достаточно самоуверенно, чтобы мне сошла с рук следующая фраза:

– Присоединяйся, если захочешь…

Коннор улыбнулся в ответ: кокетливо, польщенно, но не слишком, будто поддразнивая меня. Потом закатил глаза (зеленые, очень красивые).

– Podex perfectus es! – произнес он таким тоном, каким обычно говорят «я люблю тебя». Увы, сказал он «ну ты и задница!», только на латыни.