Я думал, что такое замечание вполне удовлетворит ее, и она отвяжется. Но увы! Наверное, я не часто нахожу добрые слова для супруги, потому что каждому такому слову она ужасно радуется. И на этот раз реакция была более чем положительной.

— Конечно, мой милый! — запричитала она, — Ты как всегда прав! Голубчик ты мой ненаглядный, сейчас я все продемонстрирую тебе!

Она бросилась в прихожую, и там сразу же раздался ее душераздирающий вопль.

У меня внутри все похолодело. Не от ее страшного крика, а от своей собственной догадки. Я как ошарашенный слетел с дивана…

В прихожей Кир лежал у двери, зажав между лапами разодранный дефицит, и, поблескивая выпученными глазами, посматривал на нас. Он понимал, что мы встревожены, но о причине нашей тревоги никак не мог догадаться. Жена выхватила у него свое истерзанное сокровище и медленно опустилась на табуретку, отрешенно глядя на то, что осталось от покупки. Она не подлежала восстановлению. Туфля, конечно. Жена должна была рано или поздно придти в себя.

И действительно, вскоре она стала возвращаться к жизни. Первая слеза гулко разбилась об истерзанную подошву. За ней о ту же подошву ударилась другая, третья… и слезы застучали, как дождь.

Они приносят человеку облегчение и я радовался этим слезам. А Кир впервые видел плачущею женщину, но он сумел понять, что причинил боль другому существу, и в его собачьей душе появилось незнакомое ему доселе чувство сострадания. Он встал с низко опущенной головой и, поджав хвост, осторожными шажками подошел к хозяйке. Сел у ног и виновато заглянул в ее глаза. Она, не обращая на него внимания, продолжала плакать. Тогда он положил на ее колено лапу. И это вернуло супруге дар речи.

— Ведь совсем новый… — пробормотала она сквозь слезы, ни к кому не обращаясь.

На всякий случай я решил подать голос:

— Конечно, новый. Ты же купила их не в комиссионке, а в нормальном магазине с черного хода. Но откуда ему все это было знать.

— Дурак! — тихо обронила жена.

— Не то, чтобы дурак… — спокойно возразил я. — Просто он еще плохо ориентируется в наших ценностях.

Хорошо ли мы живем?

На этот вопрос у каждого — свой ответ, но большинство отвечает отрицательно. Что касается меня, то я, наверное, живу нормально, если могу прокормить собаку.

И вот почему я об этом заговорил. Какой-то дед, увидев моего кутенка, начал брызгать слюной:

— Лучше бы поросенка завел.

Поросенок — для живота, а собака — для души. Но разве объяснишь это деду. Он, может, вкусно да по-настоящему никогда в жизни не ел, и щи — это лучшее, что досталось ему в этой жизни, да и те он лаптем хлебает, потому дальше своего живота ничего не видит. Бесполезно рассказывать ему, что хорошо жить мы будем тогда, когда начнем правильно жить.

Полагаете, немного попахивает философией? А вопрос, задетый дедом, не только житейский, но и философский. На земле всего должно хватать и людям, и собакам, и любой другой живности. И уж раз мы назвали себя хозяевами, то ко всему нам надо относиться по-хозяйски. Один среди бетона и пластмассы человек не выживет, даже если будет набивать свой живот всякой разной вкуснятиной.

Деградирует, одичает, озвереет. Кто в этом сомневается — посмотрите американские кинобоевики, они убедят вас.

Но и живот, бесспорно, не последнее дело для жизни. Как набивать его и чем, в ученых книгах на этот счет много дельных советов есть. В этих же книгах — немало таблиц с разными меню как для человека, так и для собаки. Только вряд ли кто-то из людей сам живет по таким таблицам да еще и меню для своего питомца составляет по ним. Большинство предпочитает дебет с кредитом сводить, и на эту арифметику нацелена каждая хозяйка.

И еще я знаю одно мудрое крестьянское правило: сначала накорми скотину, а потом ешь сам.

А дед идет сзади и зудит:

— Сколько он весит?

То ли зубы у Кира перестали чесаться, то ли слезы хозяйки произвели на него глубокое впечатление, но он потерял всякий интерес к обуви.

Постепенно мы осмелели и снова стали оставлять ее в прихожей, а тапочки перестали прятать под подушки.

Жить стало намного проще. Все-таки, действительно, приятно чувствовать себя в собственной квартире, как дома и располагаться в ней соответствующим образом.

Такое равнодушное поведение песика по отношению к нашей обуви, политой слезами его хозяйки, я стал незаметно и навязчиво приписывать его интеллекту.

А ученость так и распирала нашу хозяйку.

— Слезы тут ни при чем! — волновалась она. — Главное тут в том, что у него нет ума. Я еще в школе учила, что собаки живут по одним инстинктам.

— Забудь, что ты учила в школе! — настаивал я, — Ты когда училась? Ты училась в то время, когда еще не было школьных реформ, а о перестройке нашего мышления даже и помышлять ни одна собака не смела.