Его тянуло к женщинам. У него не было друзей женского пола, обожаемой невесты, любящих тетушек или младших сестер. И лишь его отношения с Эмили можно было назвать чем-то вроде связи, и было очевидно, что тридцать лет его жизни не наделили его глубоким пониманием женских желаний или потребностей. У него не было ключа к ней.

Уинчестер скатился с девушки, передвинулся к краю постели и начал застегивать рубашку.

– Что вы делаете? – резко спросила она и ухватилась за ткань.

– Наилучше остановиться. Пока все хорошенько не обдумаем.

– Вы сошли с ума?

– Мы не должны продолжать.

– Почему?

– Ну…

Они оба держались за его рубашку, и момент был настолько нелепым, что Уинчестер откинулся на спину и расхохотался. Это был искренний, глубокий смех, каким он уже давно не наслаждался.

– Что здесь смешного? – требовательно поинтересовалась Эмили.

– Единственный раз за всю свою злосчастную жизнь я пытаюсь вести себя порядочно, а вы не позволяете.

– Я не хочу, чтобы вы вели себя порядочно. Я думала, мы все прояснили на этот счет.

– Мы ничего не прояснили! – Он засмеялся еще громче. – Вы хотите, чтобы я лишил вас невинности, а я всячески пытаюсь предотвратить это.

– Разве я просила вас быть моей совестью?

– Нет, и я не знаю, что на меня нашло. Должно быть, это галлюцинации, или, может быть, я сплю и это самый странный сон из всех, что мне доводилось видеть.

– Не проявляйте свое благородство передо мной. Я в плачевном состоянии, и вы можете довести меня до того, что я нанесу себе увечье.

Граф улыбнулся и повернул их тела так, что она оказалась словно в ловушке.

– Вы слишком хороши для меня, – признался он.

– Да?

– Вы делаете меня счастливым.

– Правда?

– Самым необъяснимым образом.

– Но как и почему?

– Вы – просто вы… и я ужасно рад, что вы здесь.

– Что за дивное чувство. – Она удовлетворенно вздохнула, глядя на него с такой любовью, что ему стало неловко.

Он был не из тех, кто рассыпался в цветистых комплиментах или прибегал к нелепой лести, поэтому не мог понять, что происходит, но он определенно менялся и не имел представления, каким окажется его следующий шаг.

Будет ли он подносить букеты? Посылать коробки конфет? Писать дурные стихи? Невозможно было что-то предположить.

Целую вечность он просто существовал, и вот теперь постепенно он пробуждался, его ослабевший дух оттаивал после долгой зимы одиночества и изоляции.

Эмили жила в его доме несколько недель. Если она останется здесь на полгода, что станет с его старым «я»? Он так изменится, что никто не узнает его.

Если существовала вероятность, что его распутный, порочный характер может измениться, ему следовало хорошенько покутить, прежде чем превратиться в пустую оболочку человека, каким он был.

Граф сел, стащил рубашку через голову и бросил ее на пол.

– Мисс Барнетт, я весь – ваш. Изучайте меня, сколько пожелаете.

– Серьезно?

– Не оставьте камня на камне.

Девушка засмеялась и положила ладони ему на грудь.

– О-о… ваша кожа такая теплая.

Она явно нервничала, словно не зная, как продолжать, так что он взял ее за запястья и начал водить ее ладони медленными кругами. Она гладила его плечи, руки, спину, но не опускалась ниже, не ласкала его там, где он так нуждался в ее прикосновениях.

Он снял с нее сорочку, и она осталась обнаженной. Внизу между ее ногами он увидел треугольник каштановых волос. Граф пребывал в опасной форме, он развязал шнурок на своих брюках, ослабив их так, что спереди стало свободно.

– Дотроньтесь до меня, – приказал Уинчестер. – Коснитесь меня повсюду.

Он указал вниз, и она восторженно последовала его указаниям. Наткнувшись на его половой орган, она была откровенно изумлена.

– Мы устроены по-разному, – заметил он. – Помните? Чтобы мы могли соединиться.

– Вы уже говорили это, но я не понимаю.

– Я покажу вам.

Покажет? Сможет ли он лишить ее невинности? Уинчестер не думал об этом, но если он в ближайшее время не получит освобождение, можно было опасаться за его благополучие. Вряд ли было полезно оставаться таким твердым так долго.

Он обернул ее ладонь вокруг своего возбужденного естества и показал, как надо ласкать его. Эмили быстро сообразила, что надо делать, и он почувствовал себя как четырнадцатилетний мальчишка, готовый без колебаний пролиться.