Зося же, в свою очередь, осознала со временем, что после пани Малгожаты в доме по положению старшая – она, и не упускала случая наставить паненок на путь истинный. Мирося все эти наставления воспринимала легко («Что с гуся вода» – иногда сокрушалась мать). А вот Марыся – та никак не могла смириться с правом тихони Зоськи ее поучать. Но в чем-то Мирося с Зосей соглашалась. Марыся умела быть удивительно острой на язык.

Ни той ночью, ни через день, ни на следующей неделе налета не случилось. И постепенно в Соколуве все пошло своим чередом. Гжегош, как и просил Борута, сходил утром порыбачить в условленном месте. Вернулся мокрый, без рыбы, но очень довольный. Позже он поблагодарил Миросю, но так и не сказал, за что. В самом деле, не за то же, что тайком шепнула пару слов?

Марылино приданое уже было почти готово. Уже и в храме назначили день свадьбы. И всем казалось, что можно будет отлично погулять…

Однажды ночью Мирося проснулась от того, что над Пущей плыл колокольный звон.

– Костел? Ночью? – Спроснку она удивилась, но тут же опомнилась и подхватилась с постели.

– Марысько! Марысько! Вставай! – Затормошила она сестру. – Да вставай же ты, засоня! Било!

Действительно, где-то, не очень далеко, сторожевой на башне изо всех сил лупил в железное било, поднимая тревогу. Пока Марыся сообразила, что к чему, пахолок в Соколуве тоже подхватил набат, оповещая ближних и дальних соседей.

Мирослава наспех натягивала одежку, на ходу бросая в узел все, что было более-менее ценного. Украшения из шкатулки, рубашку на смену, теплый платок.

– Марысько! Очнись! – Видя, что сестра никак не может сообразить, что делать, Мирося в сердцах запустила в сестру подушкой. Та вздрогнула, словно очнулась ото сна, и тоже засобиралась.

Дверь распахнулась и в комнату ворвалась пани Малгожата.

– Ой, девоньки! Вы уже собрались! Молодцы какие! Пошли скорее!

– Куда, мамо? – Мирося подхватила узел, взвесила его в руке и, подумав, сунула туда еще одну сорочку из сундука. Мало ли… – На болота, как Борута велел?

– Подождем с болотами, – пани Малгожата вдруг заговорила с Миросей , как со взрослой, – пока не ясно, кто напал и где. Пересидим в пивнице, а там, если худо будет, уйдем.

– Из пивницы? – Мирослава удивилась. Как можно незаметно уйти из пивницы? Там же камень кругом…

– Цыц! – Строго шикнула мать и, довольно кивнув собранным дочкам, кинулась в покои Гжеся, откуда раздавался плач Зоси и крик младенца.

– А Зоська опять ревет. – Проворчала Марыля, хватая свой узел.

Мирослава только молча сунула сестре второй узел, а сама кинулась вслед за матерью.

– Зося, Зосенько… – пани Малгожата уговаривала невестку, одевая, словно малое дитя. Малыш уже затих, тепло укутанный нянькой и теперь увлеченно сосал хлебную соску. Оценив обстановку, Мирослава кинулась к сундукам и начала вязать еще один узел, на этот раз из Зосиных вещей.

Все это заняло меньше времени, чем казалось. И вскоре женщины Соколувские уже спускались в каменный подвал, глубоко врытый в холм. Стены подвала были выложены диким камнем, так же, как и фундамент дома. Мирослава с тоской смотрела на слабый фитилек свечи, не дающий комнате окончательно погрузиться во тьму.

Они сидели в полной тишине. Тяжелые дубовые двери почти полностью глушили звуки, так что женщины не знали, сколько времени прошло и все ли спокойно наверху.

Чтобы унять тревогу, пани Малгожата достала четки и начала молиться. Зося, как раз закончившая кормить, отдала ребенка няньке и тоже опустилась на колени рядом со свекровью. Миросе и Марыле не оставалось ничего иного, как присоединиться. Вскоре все звуки потерялись в тихом бормотании.

Со временем Мирослава потеряла счет времени. Ей казалось, что они уже вечность заперты в этом каменном мешке. Конечно, девушка честно пыталась молиться вместе со всей семьей, но привычные слова никак не шли на ум. И лишь когда нянька, извинившись, отлучилась к поганому ведру, стоящему в углу, Мирослава поняла, что прошло совсем немного времени. Ведь она пока не чувствует ни голода, ни жажды, ни прочих надобностей, хотя и прибежали все в подвал прямо из постелей.

Сложно сказать, сколько прошло времени. Иногда Миросе казалось, что там, наверху, уже случилось что-то страшное. Что вокруг не осталось никого живого, и только обгорелые остатки дома лежат сейчас на холме, закрывая вход в подвал. Иногда ей казалось, что где-то рядом раздаются звуки и сейчас в дверь постучит закованный в латную рукавицу кулак.

Скрип открывающейся двери заставил всех вздрогнуть.

– Ну, рыбоньки мои, напугались? – Пан Януш, растрепанный, потный и жутко довольный стоял в дверном проеме. В ярком свете факела отец показался Мирославе моложе, и как-то… грознее, что ли.

– Яно-очку! – Панна Малгожата с протяжным стоном повисла у мужа на руках. Она обнимала его, гладила закопченное лицо, не жалея расшитой рубахи. Целовала мужа, совершенно не стесняясь присутствующих тут же детей и невестки.

– Яно-очку! Кохане мое!

– Ну все, все, Малгосю… Творец миловал… – Пан Януш, счастливый и смущенный одновременно, пытался одной рукой обнять жену, а другой – отодвинуть факел подальше от нее.

Глядя на эти неуклюжие попытки, Марыля прыснула и, встав, забрала у отца факел.