Шрифт:
– Нехорошо так говорить, он же твой друг.
– Так точно, друг! Мировой парень! А стихи какие пишет! Во!
Очень любопытно было узнать, что за стихи пишет серьезной Лийке без памяти влюбленный в нее капитан Левитес, однако Ленечка отмахнулся:
– Да не помню я. Это надо у этой, у Лии, спросить. Они с ней всю войну, считай, переписывались. Но не так просто, а стихи друг другу писали. Левка – ей стихи, она – ему. Он вообще такой… романтик. На войне ведь всякое бывало, ну, там, с женщинами. Но наш Левка – кремень! Ничего такого никогда себе не позволял, только Лия да Лия.
– А ты позволял? – Должно быть, слишком игривая в прекрасном платье, она, тем не менее, кокетливо прищурилась и заглянула в светлые, лучистые глаза.
– Ну у тебя и вопросики! – Поначалу явно смущенный, Ленечка нашелся очень быстро: – Знаешь, как говорят? Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты.
Зачем она спросила об этом? Ведь Леня – взрослый мужчина, и наверняка в его жизни были «романы». Сероглазый, веселый, мужественный, он не может не нравиться женщинам. Ей же он сразу понравился, с первого взгляда. Так зачем задавать вопросы, вносящие неловкость в их отношения? И сама же теперь, глупая, покраснела и постаралась побыстрее перевести разговор на что-нибудь другое, хотя бы снова на платье:
– Тебе нравится?
– Очень! Это твое? – Большой ладонью он бережно провел по тонкой, блестящей ткани и опять потянулся за своими противными, едкими папиросами.
– Нет, мамино, концертное.
– Она в нем на концерты ходила?
– Мама в нем выступала. Она пела в оперетте и давала сольные концерты.
– Это, значит, она у тебя артисткой была? Красивая? Ты в нее, чай, пошла?
– Нет.
Нет, она совсем не похожа на маму. Мама была удивительно красивой. Особенно на сцене. Сидя в темном партере и замирая от восторга, маленькая девочка смотрела на маму как на божество. В ярком свете софитов – синеглазая, со светлыми, золотистыми волосами – мама казалась феей из сказки. И голос был чудный – колоратурное сопрано. Мама могла бы петь и в опере, но, как она уверяла, со своим пылким темпераментом долго не выстояла бы на сцене, исполняя оперный репертуар, – ей необходимо было двигаться, танцевать, смеяться, шутить…
– Я похожа на папу.
– А он кто был? Тоже артист?
– Ты забыл? Я же рассказывала тебе, папа читал в университете курс лекций по средневековой истории Франции.
В Ленечкиной забывчивости не было ничего обидного, но он, милый, сразу же загасил папиросу и обнял:
– Прости, Нин, я позабыл! Дай я тебя поцелую? – Его горячие губы ласково коснулись щеки, жарче – открытой шеи, и он стал торопливо и неумело развязывать бархатный пояс. – О, черт, платье-то свое сними, а то еще не ровен час порвем!
– Ленечка, может быть, сначала поедим хоть что-нибудь? Я ведь ничего не ела с самого утра.
– Ох, я дурак! Обязательно поедим. – Неохотно отстранившись, он откинул одеяло и опять упал на подушку. – А по мне, так я бы ввек отсюда не вставал! А как, Нин, уезжать не хочется! Всего-то две ночки у нас с тобой осталось.
4
В последнюю ночь она все время плакала: не покидало предчувствие, что Ленечка не вернется больше никогда. Если судьба была так несправедлива к ней раньше, почему теперь она должна сжалиться над ней? Ведь там – война, где каждый день убивают множество людей… О-о-ой!
– Ниночка, ну будет тебе плакать-то! – Леня успокаивал сначала ласково, потом уже с заметным раздражением, но она ничего не могла с собой поделать. – Я же, чай, не на передовой? Мы там в тылу почти. – От этого «почти» слезы полились только сильнее. – Да говорю тебе, не плачь! Поплакала и хватит уж. Сейчас я тебе водички дам… – Зубы застучали о чашку, вода пролилась на одеяло. – Чего ж ты наделала-то? Прекрати плакать! – Леня сердито отобрал чашку и больше не вернулся на «бабушкины пальтишки»: в темноте долго то вспыхивал, то гас огонек его папиросы. – Если ты не перестанешь, я уеду прямо сейчас!
Слезы высохли моментально: Ленечка уедет сейчас?! Нет! Она не простит себе этого никогда. Он спас от одиночества, страха, невыносимой тоски, дал надежду, что теперь все в жизни будет совсем по-иному – хорошо, светло и радостно!
– Иди ко мне, Ленечка…
Уже и будильник прозвенел, уже и чайник «запел» на кухне, а Леню невозможно было добудиться – он уворачивался от похлопываний, как маленький, натягивал на голову одеяло, сердито отмахивался.
– Леня, вставай! Пора! Вставай! – Милый засоня лишь перевернулся на другой бок, и тогда она поцеловала теплое ухо. – Я очень люблю тебя, Ленечка.
Лучистые глаза сразу же открылись, руки энергично потянулись к ней, но она отпрыгнула – времени так мало!
– Ох, Нинка, уморила ты меня нынче! Ишь, покраснела, моя черноглазая! – Подскочив, он все-таки сгреб ее в охапку.
Прихлебывал горячий чай и все еще со значением посмеивался. Но поставив подстаканник на скатерть в последний раз, сделался незнакомо-серьезным:
– В общем, так, Нин, провожать меня не ходи. Сам быстрее доберусь. А то ты на вокзале обратно плакать примешься. Больше не плачь, поняла? У тебя теперь есть муж. Я, Ниночка, тебя никому в обиду не дам. Запомни это. Так, чего еще-то? Аттестат я тебе оформил. Письма писать буду часто. Если оказия какая, посылку пришлю обязательно.