– Так как же мне отключиться? – спросил я.

– Пока не знаю, – сказал Сиднев, выдержал паузу и добавил: – Я подумываю о фольге.

На этот раз не случилось никакого хохота, юноша Коля лишь негромко хмыкнул. Кажется, негласный «пчелиный» этикет требовал по-разному реагировать на упоминание смехотворного предмета в зависимости от стадии беседы. И как только мы бы вплотную подошли к главной теме, упоминание фольги вызвало бы ярость или скорбь.

– Знакомы с родом моих занятий? – произнес Сиднев манерно и, как мне показалось, недружелюбно.

– Преподаете? – предположил я.

– Я исследую отношения между людьми. Да-да, сейчас все этим занимаются даже астрофизики, им сказали, что они не туда смотрели. Но я это делаю не в исследовательских целях. Я обслуживаю страховые и консультирующие бюро с целью выяснения, что происходит с их подопечными на самом деле.

– У вас как у воспитанников одного роя, и у Мухина в том числе, должно быть много общего, – предположил я.

– Эксперимент давно провалился, никакой общности достичь не удалось. Теперь это обычный «Ц» -класс. Хотя какие-то методики продолжают испытываться. Слишком много усилий было потрачено, чтобы все бросить. Знаю, что опекунский совет еще не оправился от ущерба, которое нанесли прежние поколения выпускников. Компенсация ляжет на новых воспитанников.

– Так вот откуда столько активной молодежи! – сказал я, кивнув на стажера.

Он придвинулся и застыл в какой-то неестественной позе то ли ожидания, то ли предчувствия и растеряно произнес:

– Подождите, вы же не будете меня снова мучить по поводу этой жалобы?

– И не собирался. Я просто пытаюсь как-то связать вашу работу в нашей лаборатории и этот скандал с Мухиным у наших соседей. Он ведь перебрался в Селижарово, после того как был изгнан из нашей конторы. Я там еще не работал, но документ видел.

– Это случайность. Нас привлекли в ваш центр с подозрением, что Мухин мог наследить или оставить сообщника для использования ресурсов института.

– И как?

– Моя группа почти три месяца следила за тем, как вы работаете, вся ваша контора. Было очень скучно. Особенно когда начали вести отдельных сотрудников, – признался Сиднев. – Из дома в офис, из офиса в дом. В какой-то момент я совсем отчаялся. Мы даже устроили возгорание в доме главы одного из ваших отделов: на втором этаже и в мансарде сработала пожарная сигнализация, и все залило пенным раствором, и бригада строителей затянула ремонт так, чтобы мы могли визуально контролировать его общение с семьей и слышать каждое слово, не оставив ни одной «слепой» зоны. В общем, нам пришлось закрыть дело. Почти никаких пригодных данных. Это был полный провал.

– Не удивлюсь, если кто-то из наших умников подкинул эту идею с пожаром вашей группе, – откликнулся я. – И даже выбрал объект для поджога. В принципе нам даже не нужно фильтрующее оборудование, которое круглосуточно выдает в открытый доступ нейтральный текст. Приятно удивлен, что вы прибегли к персональному круглосуточному видеонаблюдению. Это тоже по большей части бесполезно. Но мне интересно: как вы только додумались шпионить в действующей лаборатории ситуативных исследований да еще с расчетом хоть на какой-то успех?

– В этом недостаток стандартной процедуры наблюдения, – вздохнул Сиднев. – Не отрабатывается возможность глубокой конспирации.

– Нет и не было никакой конспирации, – перебил я его.

– Но вы ведь должны хотя бы отчасти поддерживать свой привычный образ жизни, пользоваться анонимными средствами связи. Было ясно, что вам все это время удается скрывать то, что по-настоящему происходит.

– У вас богатый опыт. Однажды вы догадаетесь, – усмехнулся я.

– Все эти медитации и беготня по коридорам всегда были у нас под контролем. И все эти конференции… – словно не слыша, продолжал Сиднев. – Вы ведь не настолько изворотливые, чтобы производить фальшивую текучку в таких объемах. Просто замена некоторых слов, изменение смыслов. Я пытался оттолкнуться от самых простых ситуаций и смоделировать хотя бы один рабочий протокол. Сплошная пустая болтовня.

– Нет и не было никакой имитации. В лаборатории действительно без конца болтают ни о чем. В этом все дело, – заключил я.

– Но вы угадали – связь есть, – покорно произнес он. – Я иду уже второй год по следам Мухина, только потому, что когда-то его знал. Меня нанимает то одна лаборатория, то другая, чтобы понять, что он натворил, но впервые им кто-то интересуется лично.

– Лично мне он неинтересен, я вынужден его искать, чтобы выполнить свои прощальные обязательства и чтобы от меня отстали, – объяснил я.

– Когда Коля сказал, что приведет вас ко мне, я, признаюсь, потерял покой. Очень надеялся, что у меня появятся какие-то ответы. Но теперь вижу, что ничего интересного от вас не узнаю.

– Да и я уже запутался. Я думал, это вы мне что-то о нем расскажете. Мне казалось, наше с вами дело будет попроще, – посетовал я.

– Нет, все еще сильнее запутывается, – пожал плечами профессор. – Голова у Филиппа всегда была полна изумительных идей, от которых люди обычно были в полной растерянности. Он внедрил методику, позволяющую увязывать физические исследования с историями конкретных людей. Насколько я знаю, после этого у него прекратились проблемы с финансированием. Сразу несколько исследовательских учреждений заинтересовались его работами. А он в какой-то момент взял и полностью переключился на изучение того, чем занимался ваш отец и всей его жизни. Вот откуда мы все знаем вас заочно.