Иногда она начинала ни с того ни с сего ловко жонглировать тем, что попадется под руку – предметов могло быть четыре или пять, – словно тренируясь, продолжая болтать со мной, не сбиваясь с мысли, как бы я ни пытался ей помешать, как будто жонглирование исполнялось независимо от ее сознания, и этим окончательно меня сразила.

Совсем иначе она реагировала на щекотку. Я долго не понимал, что это такое, хотя регулярно это практиковал, когда Эльвира, подобно еноту, растягивалась на нашем диване. Я находил те точки, которые она со смехом пыталась защитить или утаить от моих быстрых пальцев. По моим наблюдениям, такова была вся ее поверхность и некоторые углубления, которые подтверждали существование щекотки внутри, точнее в глубине. Это явление буквально рождалось на кончиках моих пальцев, и это была самая податливая и быстрая из созидаемых мной реальностей. В такие минуты я начинал ощущать себя всемогущим в каком-то очень конкретном смысле этого слова. Эльвира тоже испытывала что-то вроде поклонения, которое я читал в ее осминожьих глазах, которые именно я делал такими. Я не только создавал вещи, но и непрерывно их улучшал.

Я собирался когда-нибудь с ней обручиться. Так ведь в таких случаях говорили? Что я знал наверняка: Эльвира была намного умнее меня, и если бы что-то пошло не так, она бы смогла решить, что со мной нужно делать и куда меня определить. Я не хотел открывать ей свои карты до известного дня. В случае успешного завершения миссии я собирался ее отблагодарить, превратив под громадным давлением в крошечный ослепительный бриллиант.

Но потом в наших отношениях наступил кризис. Мне стало казаться, что Эльвира слишком много хохочет. Не было ни одной ситуации или истории, от которой она бы не начинала покатываться со смеху. И это всегда было так заразительно, что я, кому большинство шуток казались мрачными предсказаниями, тоже начинал захлебываться от смеха. В эти мгновения я смотрел на нас со стороны и видел, что мы похожи на людей, которым удалось спастись после того, что я сотворил с этим миром. Мне кажется, любовь всегда и была счастьем уцелевших.

А что в ней было, кроме смеха? Пожалуй, это все. Поэтому я решил в следующий раз выбрать девушку посерьезнее.

Эльвира любила что-нибудь нарушать. Речь не о правилах. Она отступала от привычных последовательностей. Это мог быть распорядок дня, начинавшийся с обеденного сна, и только после этого продрыха она начинала отсчет дневной активности. Так же она обращалась с чередованием приемов пищи или скучной привычкой обывателей аккуратно складывать вещи в комод или вешать в шкаф. Иногда я думал, что я с ней только из-за этого. Эльвира разносила вдребезги любой график, расписание, план с временными отметками, которые ей удавалось обнаружить. Меня это веселило. И чем настойчивей она нарушала режим, чем больше наводила беспорядка, тем меньше я мог ему сопротивляться. Лишь позднее я сообразил, что так она усыпляла мою бдительность и что не было более дисциплинированного человека, чем она.

Я почти задремал, размышляя о систематическом хаосе, который создавала Эльвира, когда вдруг был возвращен к реальности взволнованным голосом Олега.

– Валерий Павлович, я получил недельный отчет о работе полевой группы в жилом квартале в районе платформы. Мне показалось, что в этих результатах нет никакой системы, как будто их подменили, и этот процесс подстановки данных продолжается. И я эти результаты пока не могу передать на обработку.

– Забудь, – равнодушно отозвался я и подумал, что чем меньше я буду слышать такие новости, тем лучше. – Мы должны с тобой понимать эти вещи одинаково. Твои рабочие записки не место для важных умозаключений. Ты должен следовать в бессюжетном потоке бессмысленных, на первый взгляд, историй и не отклоняться от него. Тогда тебе удастся с первого взгляда оценивать, какие выводы правильные и как смотреть на них под правильным углом, чтобы они такими оставались.

– Я пытаюсь подключить именно такую логику, чтобы увидеть картину целиком, – затараторил он. – Но меня клинит. У меня слабость к традиционным методам. Вижу какой-нибудь интересно слепленный поток данных, пытаюсь встроить в него свой привычный математический аппарат. И меня это полностью захватывает. А потом вдруг выходит…

– Извини, просчет по мотивам страсти к математике я не могу принять, – прервал я его.

– Нет-нет, – пытался оправдаться Олег. – Я выбираю формулу наобум и, только когда вижу, что никаких совпадений нет, пытаюсь это как-то обосновать команде. И они верят, конечно, вы же меня поставили главным. Но я чувствую, что правильное исчисление должно проявиться где-то в другом месте, и я даже вижу направление…

– Постарайся успевать переварить идею, пока она еще сырая, – туманно посоветовал я и отключился.

Пожалуй, сегодня я был плодовитей обычного. Во мне неустанно работал внутренний сборщик гирлянд из черепков и осколков стычек и ссор каких-то опоздавших на круизный лайнер людей, картин и эпизодов с веселым пьяным помрачением и травматической дезориентацией. Молниеносное, как в замедленной киносъемке, плетение гирлянд позволяло мне выныривать из-под набегающих волн полузавядших бутонов, лепестков и побегов повседневной жизни.

Еще утром я заметил, что исчезла треснутая плитка на полу перед входной дверью моего жилища. Я чуть с испуга не кинулся назад в квартиру. Я три недели с хрустом наступал на эту трещину и уже впустил ее в свой мир, а плитку кто-то снял и заменил новой, другого цвета. Космическая оплошность!

На улице поздоровался с соседом, который отводил дочку в детский сад, и едва сдержался, чтобы не броситься им под ноги, пытаясь поднять лежащую в луже даму червей из классической колоды Деларю. Я был смущен этим знаком порока. К чему был этот намек?

Мой связной появился вместе с приятелем-ровесником странноватого вида в ярком пестром полосатом комбинезоне, вязаной шапке той же расцветки и толстом бирюзовом свитере.

– Я сразу так и подумал, что все это превратится в игру, – сердито сказал я.

– Очень приятно, – с ударением на «очень» сказал разноцветный приятель и, улыбаясь, протянул мне свою узкую длинную ладонь.

Пожимая руку, он приобнял меня и похлопал по спине, озадачив своим дружелюбием.

– Я знаю вашего ассистента, – просто сказал он. – Речь ведь о Филиппе Мухине?