Когда она разбудила меня, оказалось, что уже следующее утро. Пахло жареным мясом, даже курицей… Господи, похоже, я в раю.

Когда же я, умытый, и жаждущий явился на кухню, и сама Таня предстала передо мной в обновлённом виде: у неё теперь была бритая голова, ну то есть не совсем голая, а очень коротко остриженная, как моя, и притом белая…

– Ты что это? Под меня подделываешься?

– Будем считать так, – сказала она, положив мне в тарелку жареный окорочок с горошком, зеленью.

Я набросился на еду, умирая от счастья с каждым сочным и ароматным кусочком. Я съел бы в три раза больше, но Таня сказала мне, что спешить с этим не стоит. А потом села напротив, положила передо мной паспорт, я открыл его. Роман Павлович Стрельцов, 1974 года рождения, место рождения Кандалакша…

– Надо же, даже похож на меня.

– Цветные принтеры делают чудеса, – сказала Таня, которая теперь стала похожа на инопланетянку.

– Фото же чёрно-белое.

– Но снято с портрета, – и она показала небольшой портрет, сделанный гуашью, похоже, удивительного сходства со мной.

– Вот это да… откуда? Кто это нарисовал?! – восторженно задохнулся я.

– Не парься, – ответила Таня и подошла к плите с моим замечательным портретом и, включив конфорку, сунула его в огонь, он тут же схватился и, свернувшись в кривую трубочку, почернел, а через мгновение рассыпался.

Таня вышла и вернулась с небольшой пачкой долларов.

– Здесь тысяча без тех пятидесяти, которыми я так неудачно выкупила тебя у мента. Квартира оплачена на пять дней вперёд, хочешь дольше, вот телефон, позвонишь, тётка Зинаида Антонна, вопросов не задаёт, цена у неё божеская. Хочешь, оставайся в этом городе, хочешь, уезжай, только домой пока не показывайся, за родителями точно прослеживают, тут же тебя изловят. Устройся на работу и живи, а через несколько лет, родителям и объявишься, позвонишь или напишешь, – она сказала это всё ровным спокойным голосом. Потом вышла и принесла шапку, из тех, что купила мне вчера, к ней мастерски были пришиты волосы: чёлка, виски и сзади, полная иллюзия немного обросшей стрижки, получалось, она свои волосы пожертвовала мне для маскировки.

Я поднялся.

– Я не останусь один.

Она посмотрела на меня.

– РОман, я уже говорила, мне не нужны попутчики или защитники вроде тебя, одна морока. Если я, как ты говоришь, спасла тебя, то дальше отстань, я не хочу больше за тебя отвечать.

– Ничего не выйдет, – я надел шапку, сделанную ею для меня. – Теперь придётся, взялась за гуж, не говори, что не дюж.

– Дур-рак! Со мной опасно! – воскликнула Таня.

– Ну не опасней, чем без тебя.

Она смотрела на меня, покачала головой.

– Господи, надо было уйти, пока ты дрых…

– Да, Танечка, упустила ты возможность улизнуть, теперь я буду бдить, – и я улыбнулся очень довольный, что она и правда не сообразила уйти раньше, пока я спал.

– Бдеть, а не бдить, грамотей, – пробормотала она и пошла в прихожую одеваться.

– Учти, пожалеешь сто раз, – сказала Таня, одеваясь. – Лентяев и захребетников я не терплю, придётся работать так, как ты, очевидно, не привык, белоручка.

– Чего это я белоручка?! – проговорил я.

– Да белоручка, не пытайся, вон, руки какие, музыкой не занимался, нет, но английским каким-нибудь и спортом, плаванием и баскетболом, – уверенно сказала Таня.

– Как ты догадалась?! – изумился я.

– Ну ты же в костюме Адама передо мной бегал. Имеющий глаза… Мускулатура, РОман, развивается по своим законам, особенно, если её развивать. Ты – развивал.

Она взяла сумку, я потянул её за ремень.

– Давай, я понесу.

Она посмотрела на меня, но позволила.

– Ну неси… Хоть какая-то от тебя польза.

Мы сели в поезд на вокзале и через сутки вышли на станции под названием Озерское. А со станции ехали ещё долго на каком-то старинном автобусе до посёлка с названием странным и будто заграничным: Шьотярв.

Когда мы вышли из автобуса, вокруг высились сосны и синий от мороза воздух.

– Куда это мы приехали? – спросил я.

– Тебе не всё равно? – хмыкнула Таня. – В медвежий угол.

– Ты здесь бывала?

Она покачала головой.

– Идём.

– Куда?

– В горуправу, куда ещё. Ты что делать-то умеешь?

– Да… что… картошку чистить, – сказал я. – В Макдональдсе в Питере работал несколько месяцев, хотел в Лётный институт поступать.

– А чего не поступил?

– Родители решили отвадить, в армию послали. А я, как дурак, в переделку попал.

– Что? Дедовщина?

Я был рад, что она меня, наконец, слушает, не отвергает и принялся рассказывать, всё и рассказал пока мы не дошли мимо множества похожих небольших, но аккуратных деревянных домов, выглядывающих между высоких сосен и елей, каких-то симпатичных, хоть и старых, все с высокими крыльцами, коньками, будто старинные или правда были старинными. На некоторых были и ставни, ясное дело, белые ночи здесь. Мороз крепчал между тем…